Зимняя дорога. Генерал А. Н. Пепеляев и анархист И. Я. Строд в Якутии. 1922–1923

Очевидно, услышав стрельбу, Пепеляев встревожился и спросил кого-то из красных командиров (Вострецов в это время вышел на улицу), какая участь ожидает тех, кто убежит и будет пойман или попытается оказать сопротивление. Иначе его не стали бы заверять, что никаких издевательств над пленными не допустят и никого не расстреляют, разве «один процент, если будут уголовные».

Таковых не нашлось, и расстрелов не было.

На следующий день, подтверждая рассказ Вострецова, но уточняя его важными деталями, а иногда и поправляя, Пепеляев по свежей памяти написал в дневнике: «В ночь на 18-е был неожиданно атакован красным отрядом силою 500–550 штыков. Атака отряда прошла впустую, взяли в плен только часть 3-й роты, и группы красных подбежали к моему дому. Я со штабом успел одеться, взял и зарядил оружие и хотел пробиваться к комендантской команде (28 чел.). Она уже рассыпалась на горке, готовясь выручать меня. Затем я услышал голос полковника Варгасова и как-то сразу решил не сопротивляться. Борьба закончена еще в Петропавловском районе. Если красные в Аяне, я исключаю для себя возможность вывести дружину в полосу отчуждения. Цель – сохранить жизни остатков борцов за свободу. Только из-за этой цели не стоило давать бой. Он был бы жесток и не достиг бы ничего. Будь что будет».

В письменных показаниях Пепеляев чуть иначе рассказал о том, что произошло после того, как дом Борисова был окружен и раздались крики: «Сдавайтесь!»

«Первой моей мыслью, – писал он, – было броситься из дому и бежать к комендантской команде, которая уже рассыпалась в цепь, но, посмотрев в окно и увидев возбужденные лица молодых русских солдат, я решил не драться…»

Дело тут не в растерянности, не в недостатке решимости, а в сознании, что война все равно проиграна. Он не хотел брать на душу грех бессмысленно пролитой крови.

Свое решение Пепеляев объяснял абсолютно неправдоподобной, будь она высказана кем-то другим, но органичной для него причиной: «Как-то сразу мелькнула мысль, что преступно вести бой бесцельно (то есть без высокой цели. – Л. Ю.), лишь для сохранения собственной жизни».

В его устах это не кажется ни рисовкой, ни запоздалой попыткой самооправдания.

И затем: «Тут я услышал голос полковника Варгасова, которого считал погибшим…»

Чувствуется страшное напряжение этих минут. Никто не трогается с места. Все, должно быть, смотрят на Пепеляева, ожидая от него каких-то слов. В мертвой тишине он медленно направляется к двери, берется за дверную ручку.

У Вострецова сказано, что дверь открыл какой-то полковник, и когда он вбежал в комнату, генерал стоял у печки. Пепеляев утверждает, что открыл дверь сам.

«Открывая ее, – признается он, – я думал, что первая пуля будет мне».

Дальше все как у Вострецова: «Командующий отрядом спросил: “Кто тут генерал Пепеляев?” Я ответил: “Я”. Я всем (имеются в виду находившиеся с ним в доме офицеры – Л. Ю.) еще раньше сказал, чтобы никто не стрелял и не пытался бежать. Командующий красным отрядом предложил мне дать приказание моим частям сложить оружие. Я приказал».

«Приказание» было устное. Комендантской команде и всем, кто готов был драться, его объявил Емельян Анянов, напарник Пепеляева по ломовому извозному промыслу в Харбине, прежде – его ординарец, а в недавнем прошлом – простой крестьянин. После отставки Малышева он стал генеральским адъютантом и из прапорщиков был произведен сразу в поручики. Никому не пришло бы в голову заподозрить, что от лица боготворимого им начальника Анянов излагает нечто такое, чего тот не говорил.

Стрельба постепенно утихла, бой не начался. Свой бескровный успех (ранен был один красноармеец) Вострецов честно приписывал громадному авторитету Пепеляева у подчиненных, а Вишневский объяснял все случившееся «апатичным, безразличным состоянием» людей. Правы и тот, и другой.

К трем часам пополуночи, когда уже начало светать, сдавшиеся были построены и окружены цепью красноармейцев. Тогда Вострецов предложил Пепеляеву письменно приказать сдаться тем частям, что находились в Уйке. Тот согласился и на это. После первого шага ему пришлось идти до конца.

«Братья офицеры и добровольцы, – написал он, – я пишу из плена. Взят регулярной Красной армией. Я уже говорил, наша борьба окончена, моя цель была вывезти пушнину, дабы каждый мог выйти на свободу со средствами. Бог судья, мы взяты, но, слава Богу, без крови. Суда я не боюсь и, думаю, каждый из вас, смотревших не раз смерти в лицо, его не боится. Прошу всех сложить оружие без боя и отдаться в руки Красной армии. Посылаю к вам Анянова и прошу вместе с ним прийти ко мне. Думаю, что имею авторитет, и вы исполните мою последнюю просьбу»[39].

Анянову дали лошадь, и он в сопровождении отрядного комиссара Безродного поскакал за восемь верст, в Уйку, где стояла рота Сивко. Однако чуть раньше туда прибыли прошедшие это расстояние пешком десять офицеров во главе с Андерсом. Люди уже не спали, разбуженные доносившимися от порта выстрелами. Сивко повел сто пятьдесят своих бойцов на выручку товарищам, но едва тронулись, примчался Анянов с пепеляевским письмом.