Зимняя и летняя форма надежды

Повернувшись к Мелкому, я забрала у него палку, взяла за руку и довела до ворот детского сада. По дороге мы молчали. Мелкий явно от ликования и перевозбуждения, а я от ужаса. Я больше не боялась Филипка, я точно знала, что он никогда не тронет ни меня, ни Мелкого. Я была напугана тем, что сделала. Оказывается, я такое могла. Оказывается, Филипка можно было не бояться. Оказывается, для этого нужно было сделать самую малость, а именно забыть о том, кто ты, дать ярости заполнить себя и сделать то, что она подскажет. Оказывается, существовал способ победить Филипка: нужно было перестать быть собой и превратиться в него. Я не знала, какое из этих открытий страшнее.

В школу я опоздала. Доставая из портфеля пенал, я очень надеялась, что, открыв его, не увижу там циркуля. Теперь я знала, что у некоторых предметов есть та сторона, о которой я никогда не задумывалась, и сейчас я не хотела их видеть.

Когда я пришла домой, бабушка с Мелким лепили булочки, дома пахло корицей, и Мелкий сопровождал свои действия песней «Крейсер “Аврора”»; это была его любимая песня, Мелкий любил все героическое и печальное. Я бросила портфель, разделась и зашла в кухню. Мелкий все рассказал бабушке, это было видно по тому, как она смотрела на меня. Я села на стул, мне по-прежнему было холодно, возможно, я заболела.

— Бабушка, — спросила я, — есть средство, которое помогает от всего?

Точнее сформулировать я не могла. Бабушка подошла ко мне, и я уткнулась ей в руку. Рука была мягкая, посыпанная мукой, и пахла корицей и валерьянкой.

— Есть, — сказала бабушка. — Чай с мятой и медом. Ну, и немного поспать. Я — старая, и я врач, так что я точно знаю.

Она сделала мне чай и поставила очередной противень с булочками в духовку. Мелкий от «Крейсера “Авроры”» перешел к «Маме для мамонтенка». Я пила чай и смотрела на них. Теперь я знала, что у некоторых предметов есть вторая сторона и что я могу превращаться в чудовище, но не знала, что с этим делать.

Снегири

О том, насколько огромна моя страна, как выглядят любовные письма и что у меня синяки под глазами, я узнала практически одновременно. Именно поэтому трудно сказать, какое открытие меня потрясло больше и осознание чего было наиболее мучительным. Однако, если со временем возникают трудности, то пространство, вместившее эти события, не вызывает сомнений. Все это случилось на Алтае.

В Белокурихе мы с тетушкой оказались в начале декабря девяностого года и должны были провести там практически месяц. До этого я уже бывала в санаториях, но такого не видела никогда. Во-первых, он был огромным, во-вторых, вокруг были горы, в-третьих, то количество людей, которое я увидела за обедом, раньше я встречала только на демонстрациях. За одним столом с нами оказалось еще два человека — красивая женщина и мальчик.

Тетушка, соблюдая положенный в таких местах этикет, представилась, сказала, откуда мы приехали, и сообщила, чем болеет ее ребенок, то есть я. Я же презрела правила вежливости, поскольку хорошо знала, что следующие двадцать минут взрослые посвятят детальному обсуждению моего диагноза, после чего перейдут к диагнозу неведомого мне мальчика, совершенно не обращая ни на меня, ни на него внимания, и угрюмо сказала: «Здрасте». На мальчика я даже не взглянула: трудно серьезно относиться к человеку, про которого ты в самое ближайшее время узнаешь довольно интимные подробности.

На столе стояло одно из тех блюд, которые я ненавидела, — молочный суп. Молочный суп явно был плодом чьего-то больного воображения. Мысль поместить макароны в молоко, а потом добавить туда сахара просто не могла прийти в голову здоровому человеку. Тем не менее в каждом санатории и больнице, в которых я оказывалась, это подавали не реже трех раз в неделю. А так как на этот раз мы были в санатории с тетушкой, избегнуть контакта с супом я не могла. Его поверхность уже успела покрыться пенками, в середине которых плавало масло. Я вздохнула, взяла ложку и помешала суп. Результат меня не удовлетворил: суп по-прежнему не выглядел как то, что можно съесть без внутренних мучений. Я помешала еще, и в этот момент поняла, что меня кто-то пристально разглядывает. Я оторвалась от созерцания супа и подняла глаза. Мальчик смотрел на меня и улыбался. Это меня разозлило: с какой, собственно говоря, стати он это делал? В том, что кто-то не может съесть молочный суп с пенками, нет ничего смешного.

Его тарелка была уже практически пустой, взрослые были увлечены перечислением наших недугов и описанием собственной героической борьбы с ними, а я все еще не могла придумать, что бы такое сказать, чтобы он перестал улыбаться. И тут заговорил он:

— Меня зовут Митя, хочешь, поменяемся тарелками?

Прежде чем я успела что-то ответить, передо мной оказалась пустая тарелка. Мальчик продолжал улыбаться. В этот момент тетушка отвлеклась от разговора и обратилась ко мне:

— Сразу после обеда начинаются занятия, я тебя провожу.

— Зачем? — вмешалась мама мальчика. — Митя ее проводит.

— Очень хорошо, — обрадовалась тетушка, — тогда я узнаю про процедуры.