Зимняя коллекция детектива

Фигура еще какое-то время маячила в коридоре, а потом канула неизвестно куда.

Кузьмич вошел в комнату, уставленную сложной аппаратурой, железными шкафами, ящиками и стеллажами. Почему-то она называлась «оружейной», хотя из оружия в ней хранилась всего пара винтовок.

…Если дело так пойдет, свет вырубится самое большее минут через сорок. Хорошо, на прошлой неделе солярки завезли много, на какое-то время хватит. Кузьмич никому ни в чем не доверял – ни людям, ни погоде, ни природе – и всегда делал запасы. Иногда его запасы разрастались до стратегических масштабов, из-за чего у них случались стычки с Марком, который был абсолютно уверен в себе и считал, что всегда найдет выход из любого положения. Кузьмич же считал, что такая самоуверенность проистекает исключительно от молодости, с Марком старался не спорить, а запасы хорошенько маскировать.

Он прошагал к железному широкому столу, зачем-то посмотрел в окно – ничего не видно, только снег валит! – и стал по очереди включать тумблеры. Пульт отозвался, загудел утробно, как шмель, загорелись зеленые огоньки. Кузьмич дернул на себя продавленное кресло, покрытое какой-то неопределенной шкурой, сел и пристроил на бритую голову наушники – одно ухо выше другого.

– Орел, Орел, вызывает кордон «полста-три». Как слышите, Орел?..

В наушниках затрещало, как будто тряпка порвалась – почему в них всегда трещит?! И пятнадцать лет назад трещало, и десять, и сейчас трещит! А все говорят – технологии, технологии! Вперед, мол, ушли технологии эти! Куда они ушли, если в наушниках как трещало, так и трещит до сих пор?!

В данную секунду Кузьмича злило все, и технологии тоже.

– Орел, кордон «полста-три» вызывает, как слышно?..

– Слышу отлично, «полста-три», – отозвался из наушников далекий голос, прерываемый треском. – Ты, что ль, Кузьмич?..

– Я, я.

– Чего у вас?

– У нас человек в лесу. Ушел, – он мельком глянул на часы, – в двенадцать часов четырнадцать минут в направлении Галыгина. Штатно должен вернуться в тринадцать пятнадцать. Слышишь меня, Орел?

Треск в наушниках, и больше ничего.

– Орел, как слышно, прием?

– Кузьмич, вы чего там? Обалдели?! – грозно спросили сквозь помехи. – Штормовое предупреждение еще когда объявили! Башки, что ль, ни у кого нет?! Шутки, что ль, тут все шутят?!

Кузьмич старательно прожевал длинную матерную тираду, не предназначенную для радиоэфира, а предназначенную как раз для ушедшего в сторону Галыгина Марка. Прожевал, а в микрофон сказал:

– Орел, в случае нештатной ситуации связь в пятнадцать ноль-ноль.

– Принял, кордон «полста-три», вашу мать! Только вас нам не хватает, вашу мать!.. Прогноз по ветру знаете?

– Знаем.

– В вашем районе группа туристов со вчерашнего дня на связь не выходит. От Васюганской горки на восток вышли в сторону Тугаринских сопок и пропали, мать их, козлы!.. Ты там посматривай, Кузьмич!

– Есть, принял.

– У тебя соляра в достатке? Перевал закрыли.

– В достатке, Орел. До связи.

– До связи, кордон «полста-три».

Кузьмич сдернул наушники, зацепил одним «ухом» за край железного стола и еще посидел немного.

…Попробуй останови его, если он что себе в голову заберет! Он заберет, а Кузьмич – валяй, разгребай! Эмчеэсовцам звони, объясняй, по шее получай! А самое главное – сиди вот теперь, жди.

Жди и гадай – вернется или нет.

Жди и думай – дойдет или пропадет.

Жди и молчи – скулить или материться вслух запрещено.

…Марк стал тем, кем стал, только и исключительно потому, что остановить его не было никакой возможности, что бы он ни забирал себе в голову. Кузьмич знал это его качество, уважал и считался с ним, но – твою мать! – хоть иногда-то нужно прислушиваться к тому, что старшие говорят!

Свет замигал, но не погас. Кузьмич выключил станцию, вышел в коридор, где по-прежнему было темно, разыскал на вешалке пуховик, который давеча швырнул на пол, и нахлобучил шапку. Снаружи возились, что-то глухо стукало о пол. Он толкнул дверь и вышел в сени.

Наружная дверь была распахнута настежь. Безмолвная фигура, по самые глаза закутанная от лепившего снега, молча и сосредоточенно складывала вдоль лиственничной стены дрова. Кузьмич обошел ее и сбежал с крыльца, оскальзываясь на заметенных ступенях. Перед крыльцом под навесом стояли деревянные сани, доверху нагруженные поленьями. В несколько приемов Кузьмич перекидал тяжелые сырые дровины на крыльцо.

– Вик следом ушел, – проинформировала фигура без всякого выражения.

– Хорошо.

Он пошел вокруг дома – ноги вязли в снегу, и дорожки почти совсем замело, – дошел до того места, откуда вроде бы начиналась лыжня, остановился и посмотрел.

Никого и ничего. Только взбесившийся снег.

От леса, который был в той стороне, куда ушел Марк, потихоньку поднимался странный и ровный гул – ветер усиливался, не ошиблись метеорологи. Впрочем, это из телевизора вечно про погоду глупости говорят, а военные почти никогда не ошибаются.

Кузьмич повыше подтянул «молнию» и застегнул «липучки» на воротнике, который сразу закрыл всю нижнюю половину лица, как маска. Воротник был мокрый от снега, противный.