Зимняя коллекция смерти

Алехин вкратце рассказал о том, как однажды бесцельно разглядывал кодексы в библиотеке монастыря, прикованные к полке тяжелыми чугунными цепями. Предосторожность не лишняя. В Средние века на изготовление одной книги могло уйти до тысячи телячьих шкур, не говоря уже о многомесячных трудах переписчиков, иллюстраторов и переплетчиков. В результате книга стоила как «Бентли». 200 книг — по нашим меркам скромненький шкафчик — это уже гигантская для Средних веков библиотека.

Стоя в небольшой сводчатой комнате, Кен взял с полки монументальный кодекс с «Гомилиями» и другими сочинениями Григория Великого. Отличная работа XII века. Он и не заметил, что увесистая цепь потихоньку пополза вниз, а потом ухнула и всей своей тяжестью рванула книгу за собой. «Гомилии» выскользнули из рук Алехина, и лишь в последнюю секунду он успел схватить пару пергаментных страниц. Но зря. Рассохшийся кожаный переплет оторвался и хлопнулся об пол, а обнаженный кодекс повис в руках историка. Сначала Кен испугался, но потом обо всем забыл. Вместе с трухой на пол спикировал небольшой продолговатый листок пергамента.

Кодикологи называют такие листки «защитными». Они были призваны оберегать сгибы тетрадок от трения о переплет. Нередко для этих целей использовали фрагменты ненужных рукописей. Кен сразу же заметил, что почерневший пергамент плотно исписан округлыми аккуратными буковками. Сомнений не было. В одно мгновение Алехин определил стиль письма и время: каролингский минускул, X век.

Уже потом он, как одержимый, стал перерывать сотни санкт-галленских рукописей, и в самом аббатстве, и по всей Европе: в Оксфорде, Штуттгарте, Мюнхене, Париже, — исследовать палимпсесты — страницы, на которых старый текст был стерт, а поверх него нанесен новый. Прочесть их можно было только в инфракрасном свете, но дело того стоило. Три года работы, и картина несостоявшегося убийства была полностью восстановлена. Правда, первая находка, которую Алехин назвал «Исповедью одного клирика», оказалась самой ценной. В ней содержалась разгадка.

* * *

Начинается исповедь одного клирика, запятнавшего себя многочисленными грехами. Словно пес, который всегда возвращается на блевотину свою, так и тот клирик от малого греха переходил к более тяжкому. Случилось, что сначала нарушил он обеты святого призвания, осквернив себя похотью. Ведь женщина воистину есть сосуд нечистот, которого надлежит сторониться, прикрыв глаза и зажав нос. В темной норе ее плоти свил себе гнездо разбойничье древний змий, алкающий нашего падения. Ибо что может быть радостнее для дьявола, чем погибшая душа праведника.

Тот же клирик видел себя в объятиях златокудрого ангела. Не мог по слабости своей человеческой различить за ним оскал злобесной ехидны, по гнилым клыкам которой стекали ядовитые слюни. Сказано ведь в Писании, что он есть отец всякой лжи и растлитель.

Распаляя того клирика пустыми словами, древний враг сумел заставить его от помыслов мерзких перейти к деяниям еще более предосудительным. Грех был тем тяжелее, что женщина эта принадлежала господину нашему. Сказано ведь в Писании, не прелюбодействуй и не желай жены ближнего своего. Умеренной карой клирику была бы казнь, мирским законом предписанная. Ибо, отсекая плоть малую, которая увлекла его к падению, помогли бы очистить душу.

На этом текст с лицевой, или волосяной, стороны пергамента обрывался. Переплетчики его попросту обрезали. На обороте, то есть мясной стороне, Алехин прочел: