Зимняя мантия

Во рту так пересохло, что она не могла сглотнуть. Она попыталась поднять правую руку, чтобы кого-нибудь позвать, но не смогла – ее что-то придавило к кровати. С трудом, морщась от вспышек боли в виске, она слегка повернула голову и увидела стоящего на коленях Симона, который спал, прижавшись к ее руке. На лице – трехдневная золотистая щетина, челка так отросла, что почти закрывает глаза. На нее накатила волна нежности. Но тут она заметила, что другая рука у него замотана и повязка в рыжих пятнах крови.

– Симон? – прохрипела она. Он не поднял головы, но рука крепче сжала ее пальцы, как будто он боялся, что она исчезнет, пока он спит. С огромным трудом она толкнула его и еще раз произнесла его имя. Он медленно поднял голову, напоминая пьяного человека, которого разбудили, и словно не понимая, где находится.

– Симон, дай попить, – прошептала она и закашлялась. Его взгляд стал ясным. Он взял чашу со стола и поднес к ее губам.

Она сделала несколько глотков разведенного вина, и темная рыба памяти почти поднялась на поверхность. Она ехала из монастыря, где только что познакомилась с любовницей своего мужа. За занавеской снова захныкал ребенок, и воспоминания стали еще четче.

– Слава Господу! – произнес он дрожащим голосом. – Я никогда в жизни так усиленно не молился, как в эти последние дни… Когда явился священник, чтобы соборовать тебя, я думал, что сойду с ума…

– Тогда тебе легко меня понять, – пробормотала она. – Я тоже сходила с ума… может, все еще схожу. – Она закрыла глаза, ощущая сильную слабость. Боль молотом стучала по черепу. Мир слишком сложен. Проще отрешиться от всего и вернуться в темноту.

Она снова долго спала, а когда проснулась, увидела, что Симон все еще рядом. Ей даже показалось, что он ни разу не двинулся, его щетина уже превратилась в бороду, и, даже если бы ее глаза были закрыты, она могла бы догадаться о его присутствии по резкому запаху. Свеча уже догорела, шторы на окне раздвинуты, за окном позднее утро. В зале больше никого не было, даже у очага. Треножник с котлом сдвинут в сторону.

Голова все еще болела, но видела она более ясно, а желудок уже не вызывал мыслей, что она находится на борту судна в шторм. Она попыталась сесть, Симон хотел помочь ей, но тут же замер с гримасой боли на лице. Она с трудом села сама. Несколько мгновений пришлось подождать, чтобы перестала кружиться голова, но она перетерпела и с беспокойством взглянула на него.

– Что случилось?

Он откинулся на спинку стула и прижал руку к груди.

– Мои ребра, – со свистом произнес он. – Удар меча, кажется, по меньшей мере два сломаны.

– Глупец, отчего ты сразу же не пошел к лекарю? – Матильда тут же забыла про все свои беды. Повязка на его руке напоминала тряпку нищего, и, хотя он снял доспехи, его кожаный поддоспешник так пропитался потом, запахом дыма и кровью, что вполне мог бы стоять сам по себе.

Он пожал плечами и тут же поморщился.

– Я хотел быть рядом. – Он взял ее руку и погладил. – Я понял, что мог потерять.

Матильда сумела слабо улыбнуться.

– Я тоже.

Он свободной рукой налил вина в чашу, отпил сам и начал подносить чашу к ее губам. Жест напоминал ритуал с любовной чашей на свадьбе, когда жених и невеста должны прикоснуться губами к одному и тому же месту. На этот раз вино не было разбавленным – оно обожгло ей горло, и она закашлялась.

– Извини, – смутился он. – Мне требовалось что-то, чтобы не заснуть ночью.

Она махнула рукой, показывая, что через минуту она будет в порядке. Вино из горла быстро проникло в желудок и зажгло огонь в венах. Наконец она вдохнула полной грудью.

Он угрюмо посмотрел на нее. Тени под его глазами были синевато-серого цвета.

– Зачем ты поехала за мной в Жизор?

Она взглянула на него, потом опустила глаза на одеяло.

– Я поехала в Жизор из-за своей матери. Да и в Эвр я отправилась из-за нее.

– Твоей матери? – непонимающе переспросил он. Она показала на ящик у кровати.

– Открой, – попросила она, – и возьми с самого верха рулон ткани.

Морщась от боли в ребрах, он выполнил ее просьбу.

– Что это?

Она жестом попросила его развязать ремешок, стягивающий рулон, и развернуть его.

– Это вышивка, – пояснила она. – Я ее нашла, когда разбирала материнские сундуки после ее смерти, чтобы раздать всё бедным. Она хранила это все долгие годы.

– У нее было много вышивок, – подтвердил Симон, развертывая рулон на кровати.

– В конце нет. Она все раздала… кроме этой.

Симон глазами обежал рисунок. Молодая женщина на темной лошади, рыжеволосый мужчина на гнедой. Стежки положены так искусно, что казалось, будто ветер колеблет их одежды. Он коснулся фигур кончиками пальцев своей здоровой руки и повернулся к Матильде.