Зимняя мантия

– Если ты дойдешь туда живым, – мрачно добавила она. – Эта кампания съедает людей целиком. – Она подбросила два куска угля в костер и задержала взгляд на вспыхнувшем пламени.

– Верно, но никто и не ожидал, что путь в Иерусалим будет легким, – возразил Симон, искоса наблюдая за ней. Впервые за несколько недель после гибели мужа она двигалась живее, чем детская кукла из соломы – безразличная, ничем не интересующаяся. Она постепенно, медленно и мучительно приходила в себя. Редко выдавался день, когда она не оплакивала своего мужа. Обычно это случалось, когда она молилась. Но ей удалось обрести хоть некоторое душевное равновесие. Иногда она даже улыбалась.

В благодарность Симону за заботу она взялась стирать и готовить для него и его людей. У нее была своя маленькая палатка, и обычно она старалась держаться в стороне, но иногда подсаживалась к остальным с шитьем в руках или, как сейчас, чтобы погреться.

– Все так, но путь слишком тяжел, чтобы проделать его ради того, чтобы самому себе казаться праведником, – мягко сказала она. – Ты должен повернуть назад, пока не поздно.

Он невесело засмеялся.

– Уж не настолько плоха моя нога, – возразил он. – К тому же я делаю это не только для того, чтобы чувствовать себя праведником.

– Тогда для чего? – При свете костра ее глаза казались темными, а кожа золотистой.

Он поколебался.

– Не уверен, что ты поймешь, – вздохнул он. – Вот моя жена не поняла.

Она едва заметно улыбнулась.

– Я же не твоя жена.

Это были слова той, старой Сабины, и Симон почувствовал нечто большее, кроме сочувствия и жалости, которые до сих пор к ней испытывал.

– Но ты женщина.

– Да. И способна понять тебя лучше, чем твоя жена. – Она снова улыбнулась.

– Наверное.

– Так расскажи – тогда мы будем знать точно.

Это был вызов, и Симон понял, что, если он ответит на него, отношения между ними изменятся, станут более близкими. Ему надо было отвлечься. Он не хотел, чтобы она снова ушла в себя. Он взял палку и нарисовал извилистую линию на земле.

– Я сломал ногу, когда был молодым слугой при дворе короля Вильгельма, – начал он. – Долгие недели я лежал и ждал, когда срастутся кости. Перелом был тяжелым, и, хотя нога зажила, повреждение оказалось непоправимым. Я хромал и испытывал постоянную боль. Ты сама должна многое помнить.

Сабина кивнула.

– Но ты хорошо это скрывал, – напомнила она. – Когда мы были моложе, я никогда не обращала на это внимания. Для меня ты был Симоном, у тебя был сокол, которого надо было обучать, и ты вел себя… – Она быстро опустила глаза.

– Насколько я помню, ты тоже вела себя соответствующе, – мягко добавил Симон.

– Это было очень давно. – Она принялась выдергивать нитки из коврика, на котором сидела, как будто это было самое важное в ее жизни дело.

– Не так уж давно, – возразил он. – Женевьева все еще живет у меня в Хантингдоне и летает много лучше молодых соколов.

– Она была хорошей птицей, ты отлично научил ее всему, – сказала Сабина. – Даже если тебя иногда отвлекали. – Она взглянула на него и снова опустила глаза.

От одного из костров до них донесся гортанный смех женщины. Симон потер ногу и постарался не обращать внимания на вспыхнувшую внутри искорку возбуждения.

– Ты рассказывал, почему оказался здесь, – напомнила Сабина.

– Из-за тех недель, которые я провел в четырех стенах. Меня навещали. Чтобы быстрее шло время, я стал учиться грамоте, чем-то еще занимал себя, но все и всё должно было идти ко мне. Я был пленником и уже в юном возрасте понял, что многое тогда я принимал как само собой разумеющееся.

Она задумчиво кивнула.

– И теперь ты хватаешься за любую возможность обрести новый опыт, стараешься ничего не упустить.

– Более или менее, – признался он. – Я не могу позволить себе запереться в четырех стенах, а так происходит, когда я останавливаюсь. Матильда, моя жена… Я очень ее люблю, но ее устраивают эти четыре стены, которых я так боюсь. Для нее они означают надежность, не тюрьму.

– Мне кажется, то же самое можно сказать о многих мужчинах и женщинах, – пояснила Сабина. – Женщины вьют гнезда, чтобы воспитывать детей, а мужчины уходят в мир.

Сначала он рассмеялся, но, подумав, понял, что она права.

– Но вот ты не осталась, когда твой муж нашил крест?

– Нет, – ответила она. – Я пошла за ним, потому что не хотела выпускать его из виду. Да и не было у меня уже гнезда, которое нужно охранять, и детей, которых надо кормить, – Она резко встала и ушла в свою палатку. Он слышал, как она задернула полог, и понял, что ей нужно погоревать и выплакаться. В каком-то безумном порыве он хотел было пойти за ней, но здравый смысл приковал его к месту, и это мгновение прошло.

Симон вздохнул и подбросил еще угля в огонь. В последнее время тоненький внутренний голосок говорил ему, что он слишком удалился от дома и что Матильда была права, когда говорила, что трава с другой стороны холма ничуть не лучше, хоть и выглядит иначе. Письмо, которое он ей послал, не попадет к ней до осени, а он к этому времени уже будет в Иерусалиме… или погибнет. И все потому, что ему необходимо было знать, что лежит за горизонтом.