Зимняя мантия

– Я уже привыкла к своему собственному обществу, – недовольно заметила она.

Он продолжал обматывать ногу.

– Ты не хочешь, чтобы я ехал с тобой?

Она наклонилась, чтобы снять сапог, и натянула чулок на ногу.

– Матильда?

Она подняла голову.

– Разумеется, я хочу, чтобы ты поехал, – с раздражением ответила она. – Но по собственной воле – не по обязанности, или из жалости, или по той причине, что считаешь меня заблудшей овцой, которая пропадет без твоего присмотра. – Она нервно принялась за вторую ногу – движения резкие, лицо спрятано за платком. – А я, поскольку хочу, чтобы ты поехал со мной, чувствую себя виноватой. Я же видела, как ты сегодня хромал, и знаю, что холод твоей ноге вреден.

Симон улыбнулся, хотя ему было не до смеха.

– Теперь, моя дорогая, дело решено. Тебе ли не знать, что не надо вспоминать про мою ногу, если хочешь, чтобы я остался дома. Теперь, что бы ты ни говорила или делала, меня не остановить.

– Тебя и раньше не останавливало ни то, что я говорю, ни то, что я делаю, – парировала она, пытаясь засунуть ногу в сапог. – Черт побери, – пробормотала она.

Симон подошел, встал на здоровое колено и помог ей натянуть сапог.

– Да, нога у меня болит, – согласился он, – но она все равно будет болеть, поеду я с тобой или останусь здесь. У меня плащ твоего отца. Я не замерзну.

– Это теперь твой плащ, – пробормотала она, пока он помогал ей надеть второй сапог.

– Разве? – Он невесело улыбнулся. – Даже сейчас я не уверен. – Он встал на ноги.

– Ты всегда носил его по-своему, – возразила она.

Он направился к двери.

– Не стоит подслащать пилюлю, – возразил он. – Он давит мне на плечи, когда я надеваю его.

– Все время? – Она тоже встала и пошла за ним.

– Нет, не все, – признал он, – и все же я знал, что я делал.

Она поверила ему. Она редко видела Симона в растерянности или испытывающим неловкость в какой бы то ни было ситуации. Сказывается его придворная выучка, подумала она. И кроме того, самоуверенность, сквозь которую ей так и не удалось пробиться.

Он легко обнял ее за плечи.

– И никогда об этом не жалел.

Пришла очередь Матильде улыбаться.

– Тебе тоже не следует подслащивать пилюлю. – Она высвободилась из его объятий, доказав, что способна это сделать, и пошла к лошадям.

В комнате Джудит в монастыре было почти так же холодно, как на улице, где мороз украсил деревья серебристым инеем и воздух казался хрупким, как стекло.

Когда Матильда вслед за монахиней вошла в комнату, зубы ее начали стучать.

– Почему здесь нет жаровни? – спросила она. Монахиня виновато покачала головой:

– Леди Джудит сказала, что в этом нет необходимости. Мы принесли одну и хотели разжечь, но она так рассердилась, и мать настоятельница сказала, что нам следует уважать ее желания.

Желания умирающей. Слов этих не было произнесено, но они повисли в воздухе, как белый пар, вырывающийся изо рта Матильды. В комнате было пусто, как в склепе. Голые стены, только распятие – страдающий Христос с выступающими ребрами на фоне белой известки. Около кровати – два простых сундука, на одном свеча, с трудом разгоняющая темноту. Рядом сидит Сибилла с распухшими от слез глазами и покрасневшим от холода носом. В руке она держит серебряный кубок, до половины наполненный какой-то темной жидкостью. На кровати, на высоко поднятых подушках, чтобы облегчить дыхание, полулежит Джудит. На сером ее лице выделяются яркие лихорадочные пятна. Поседевшие волосы заплетены в одну косу, которая лежит, как веревка, на ее затухающем сердце. Ввалившиеся глаза закрыты, но она в ясном уме и все понимает – пальцы перебирают четки, а губы шевелятся, как будто она читает молитву.

Матильда подошла к кровати, следом за ней – Симон. Звук их шагов не потревожил Джудит. Она продолжала бормотать.

– Ох, миледи, слава Богу, что вы приехали. Я не знала, что будет! – Сибилла быстро встала и обняла Матильду. По ее щекам текли слезы. – Она так вас ждала! Посыльного отправили и к вашей сестре, но она сможет приехать только через несколько дней, а у моей госпожи нет времени ждать.

– Сибилла, помолчи. У тебя язык всегда был без костей. – Голос Джудит был тихим и слабым, последние слова дались ей с трудом.

– Мама! – Матильда оттолкнула Сибиллу и опустилась на колени у кровати. Взяла ледяные, высохшие руки матери в свои и попыталась согреть. – Ты должна была прислать за мной раньше.

– Чтобы ты дольше могла видеть, как я умираю? Зачем?

Матильда потерла холодные руки матери.

– Чтобы побыть с тобой, – пояснила она. – Чтобы утешить и помочь. – Ей трудно было говорить, горло перехватило, но так всегда было в присутствии матери.

В комнате слышалось только тяжелое дыхание умирающей.