Зимняя мантия

Стражник привел Симона туда, куда не проникали солнечные лучи. Горел единственный прикрепленный к стене факел, в воздухе пахло сыростью и плесенью. За дверью справа кто-то застонал, но стражник не обратил на это внимания и повел Симона дальше в темноту к прочной дубовой двери, окованной железом. Сверху имелась небольшая щель для наблюдения, внизу – отверстие для передачи пищи и помойного ведра.

Стражник заглянул в щель, снял большой ключ с кольца на поясе и повернул его в замке.

– Входите, сэр, – сказал он Симону и сделал приглашающий жест. – Если что, я буду снаружи. Крикните, когда будете уходить.

Симон кивнул, вложил ему в руку монетку и вошел в каземат. Помещение было большим, но там находился только один заключенный. Пол был застлан свежей соломой, вместо обычного соломенного тюфяка пленнику поставили кровать с простынями и шерстяным одеялом. Горели восковые свечи, освещая самые темные уголки. Пленник, будучи дворянином, имел возможность платить за такую роскошь.

– Милорд? – Дверь тяжело захлопнулась за Симоном, щелкнул замок. Он сделал шаг внутрь. Уолтеф стоял на коленях перед прибитым к стене распятием, по бокам которого горели две свечи, стоящие на низкой скамейке. Он повернулся, и лицо его осветилось радостью. Но он не вскочил резво на ноги, как бывало когда-то, а тяжело поднялся, как будто простоял на коленях очень долго.

– Рад тебя видеть, юноша. Что ты здесь делаешь? – Он подошел к Симону и обнял его.

– Я попросил короля позволить навестить вас, – ответил Симон. В тюрьме Уолтеф сильно похудел, Симону показалось, что он обнимает костлявого незнакомца – человека на полпути к смерти, полагающейся ему по английским законам.

– И он тебе разрешил попрощаться с приговоренным человеком? – скупо улыбнулся Уолтеф, отпуская Симона.

Симон не ответил, и Уолтеф не стал настаивать.

– Я рад всем гостям, что бы их сюда ни привело. – Улыбка стала ещё печальней. – Гости в этой камере редкость, да, по правде, я и не жду никого. Разве что Улфцителя и епископа Винчестерского. Они готовят мою душу к переходу в мир иной. Я думал, что Джудит… – Он поморщился и провел пальцами по волосам. – Я не видел ее с того дня, как уехал из Нормандии. Я слышал, что она была в Винчестере на Рождество, и именно тогда меня бросили гнить в эту камеру. Я все думаю, не ее ли это рук дело. Я хорошо ее знаю, и все же мне тяжело думать, что она могла так поступить со мной…

Симон продолжал молчать.

– Ты знаешь правду? – резко спросил Уолтеф. – Ты же слышишь почти все, что говорится в королевских покоях.

– Это так, – поднял голову Симон, – но я не предам доверия короля, рассказывая о том, что я слышал.

– Даже человеку, которому некуда это унести, кроме могилы? – с горечью спросил Уолтеф. – Разве я не имею права знать, кто меня предал?

– Вы предали сами себя на свадьбе Ральфа де Гала, – вздохнул Симон. Ему не нравился этот разговор, он уже начал сомневаться, стоило ли вообще приходить.

– Если меня лишили свободы не за мою поддержку восстания Ральфа, тогда дело в чем-то другом, – сказал Уолтеф. – Я имел слишком много власти, слишком высокий титул, чтобы теперь могли позволить мне сохранить его и благоденствовать. Люди завистливы и жадны, они всегда рады заполучить чужое, особенно если для этого не требуется особых усилий.

Симону становилось дурно. Стены давили на него. Как может Уолтеф день за днем жить в этом мраке, зная, что свет увидит только в конце тоннеля, ведущего к плахе?

– Я ничего не могу сказать, – повторил он.

– Даже о жене? Не потому ли ты молчишь, что она приложила свою руку к этому делу? Ты должен мне сказать. – Он шагнул к юноше, протянув руку, чтобы схватить его за тунику, но, едва коснувшись ткани, отдернул с выражением горечи на лице и презрения к себе. – Я ее едва не ударил, – прошептал он. – А ведь я ни за что на свете не причинил бы ей зла. – Его плечи затряслись.

Симон растерялся. Он знал много боли в своей жизни, понимал, что такое страдание, но, когда причины страдания лежат так глубоко, он сомневался, что у него хватит рук, чтобы дотянуться до самого дна и помочь.

– Леди Джудит не имеет отношения к вашему заключению в тюрьму, – произнес он. – Она была в Винчестере на Рождество, это правда, но не для того, чтобы добиваться вашей смерти.

– Тогда зачем? Уж точно не для того, чтобы повидаться со мной! Она ни разу не пришла… И дочери тоже…

При этих последних словах Симон наконец понял, что больше всего гнетет Уолтефа.

– Графиня приехала по требованию короля, чтобы рассказать ему, что вы сказали про свадьбу.

– И что еще? Должно же быть что-то еще.

Симон набрал полную грудь воздуха. Он понимал, что идет по тонкому льду. Он умел лицемерить, не то что Уолтеф, но это всегда было ему не по душе. Возможно, если он слегка приукрасит правду…

– Она сказала, что не хочет вас видеть, потому что ваш брак распался, вот и все. А дочерей она оставила в Нортгемптоне… я думаю, заботясь о них, а не из-за пренебрежения вами.

– Заботясь… – Уодтеф с отвращением повторил это слово. – О да, никто не сможет обвинить ее в том, что она не выполняет свой «долг».