Оставшаяся часть дня пролетела незаметно. Мирослава пыталась сложить общую картину из уже имеющихся в её распоряжении кусочков информации по делу Нестеровой, но пока ничего толкового не получалось. Не хватало слишком многих частей паззла.
Она прилегла на диван в гостиной с книгой. Раскрыла её в том месте, где была вложена серебристая закладка. Перевела глаза на страницу и попыталась читать, но мысли уносили её прочь от событий, развивающихся в романе. Ей даже показалось, что герои устремили на неё укоризненные взгляды, а кто-то из них даже покачал головой и обронил саркастично: «Н-да».
Мирослава закрыла книгу и закрыла глаза. Дон запрыгнул на неё и замурлыкал, согревая ей бок. Морис занимался домом, она слышала, как наверху гудел пылесос. И лениво думала о том, зачем они, спрашивается, делали с Шурой генеральную уборку, если Миндаугас так любит пылесосить. Волгина не заметила сама, как задремала. Проснулась она от насмешливо прозвучавшего вопроса:
– Спите, сони?
Мирослава подскочила, Дон плюхнулся на диван и недовольно заворчал.
– Извини, – сказала она то ли коту, то ли стоящему в проёме двери Морису. Свет, проникающий из кухни, обрисовывал его силуэт.
– Я размышляла, – сказала она, потирая виски.
– Я так и подумал, – улыбнулся он и добавил: – Пойдёмте ужинать, а то кот уже проголодался.
В подтверждение его слов Дон спрыгнул с дивана и чуть ли не рысью помчался в гостиную.
Наполеонов приехал через два дня вечером и с порога заявил:
– Устал как собака.
Мирослава чмокнула его в макушку и спросила:
– Шурочка, ты мне в зубках что-нибудь принёс?
– Люди говорят – в клюве! – поправил он её назидательно.
– Но какой же у собаки клюв? – весело рассмеялась Мирослава. – Так принёс или не принёс?
– А торт готов? – в свою очередь спросил Наполеонов.
– Готов, – отозвалась Мирослава и притворно вздохнула: – Только не очень большой.
– Как это небольшой? – не на шутку разволновался Наполеонов и решил уточнить: – Он что, совсем маленький?
– Не то чтобы маленький…
– Шура, привет! – проговорил появившийся из кухни Морис и пожал следователю руку. – Она просто дразнит тебя. Нормальный торт испёк, как всегда.
– О! – выдохнул Наполеонов и машинально погладил живот, хотя отлегло-то у него от сердца.
Так как до ужина из него ничего невозможно было вытащить, детективы, как всегда, применили принцип Бабы-яги – накормили, напоили и только после этого начали расспрашивать. После торта Шура подобрел и рассказал, что Ростислав Сергеевич Чернобородов зарегистрирован на улице Ореховой, в доме шестнадцать, квартире двадцать, вместе с матерью, Татьяной Леонидовной Чернобородовой, и младшим братом, Всеволодом Сергеевичем Чернобородовым.
– Но! – Наполеонов поднял указательный палец вверх. – Он не только там не живёт, но и вообще давно не появлялся.
– Шура! Ты чистое золото! – воскликнула Мирослава.
– А то, – с достоинством согласился Наполеонов. И спросил: – А что, у вас новый клиент?
– Я же тебе… – начала Мирослава.
– Да, помню я, – отмахнулся он, – что ты мне наплела.
– Извини.
– Скажи хотя бы, вы не под меня копаете?
– В смысле? – удивилась Волгина.
– Дело, которым вы занимаетесь, веду не я?
– Не ты.
– Слава тебе, господи, – облегчённо вздохнул Наполеонов.
– Зря радуешься, – усмехнулась Мирослава.
– Это ещё почему? Чего ты там удумала?!
– Успокойся, ничего. Просто я хотела сказать: если бы это дело вёл ты, то мог бы удостоиться ещё одной похвалы начальства.
– Нужна она мне сто лет, эта похвала! Ты бы лучше мне ещё одну звёздочку положила на погоны.
– Но я же не золотая рыбка, – рассмеялась Мирослава.
– Так я и не прошу у тебя столбового дворянства, а всего лишь маленькую звёздочку. – Наполеонов показал размер, соединив большой и указательный пальцы.
– Хорошо, Шура, я буду стараться, – заверила его Мирослава. И Наполеонову почему-то показалось, что она не шутит. Так или иначе, но он сам сходил в свою комнату за гитарой и спросил:
– Спеть вам, други?
– Спой! – воскликнули детективы в один голос.
И он, пробежав пальцами по струнам и подмигнув Мирославе, запел:
На следующий день с утра стояла чудесная погода. Морис, выглянув в окно, сразу же невольно вспомнил Пушкина с его «Мороз и солнце. День чудесный».