Зимняя роща

Домовой шел на балкон, чтобы перевести дух, промерзнуть и дать холоду ударить по мозгам хорошенько. Он не сразу понял, что ему не холодно.

– Вот блин, – заворчал он, недовольно хмурясь. Смирившись, Домовой вернулся в замок.

Он подошел к двери, за которой должны были быть Мара и Тая, приложил ухо и прислушался. Подозрительно тихо. Он постучал, но никто не ответил.

– Я захожу, —предупредил Домовой, открыл дверь.

Он заметил лежащую на полу Мару. Он подбежал к ней и потряс за плечи.

– Майя! Очнись!

Она пыталась пошевелить губами, но они едва двигались. Домовой услышал шепот, склонился. И Мара прошептала:

– Отойди.

Не успел он ничего понять, как его отбросило невидимой взрывной волной. Домовой ушибся спиной о стену, но это его не остановило. Он подобрался к ней на четвереньках, перевернул на спину, присмотрелся.

Мара выглядела старше. Черты лица стали более грубыми, глаза казались меньше. Волосы вились длинными змейками и пушились на концах.

– Что случилось? – удивленно повторил Домовой.

– Кто-то умер в Залесье, – ответила Мара, – умер, и подарил мне силы.

Она поднялась без его помощи. Домовой встал рядом. Теперь она была с него ростом, но выглядела старше.

– С тобой точно все в порядке? – спросил он.

Мара потрепала Домового по рыжим волосам, обняла его. Он обнял ее в ответ. Так они и стояли несколько минут, вслушиваясь в тишину и дыхание друг друга.

– Залесье умирает. Если оно умрет, то погибну и я. Поэтому мне нужна будет твоя помощь, Домовой, – сказала Мара, отстранившись. Он заглядывал ей в глаза, и ей виделось в них любопытство. – Давай найдем Водяного.

Домовой взял ее за руку.

– Веди. Я последую за тобой, куда угодно.

Никто не заметил, как две фигуры исчезли из замка, миновали снежные поля и растворились среди ветвей замерзающих деревьев.

3

Берендей усадил Руслану на стул. Тот зашатался, но устоял.

– Мебель здесь давно не обновлялась, – сказал царевич.

– Ничего, я переживу, если ножки вдруг сломаются, – ответила она.

Берендей подошел к сундуку. Ему пришлось встать на колени, из-за роста. Царевич откинул крышку, проверил краски. Все, кроме красной, высохли.

– Я изображу твой портрет одним цветом, – предупредил он.

– Интересно, какой ты меня видишь, – Руслана вытянулась, чтобы подглядеть, но Берендей покачал головой.

Он стоял перед мольбертом, присматривался к ее лицу, запоминая каждую черточку. Не глядя на нее, он нанес первые мазки, и сказал:

– Я бы хотел, чтобы вся комната была уставлена твоими портретами. Тогда я мог бы рисовать тебя с закрытыми глазами, а ты бы вечно была со мной рядом.

– Мне нравится, – Руслана хотела улыбнуться, но закашлялась. Она выставила вперед ладонь, чтобы Берендей не подходил к ней. – Просто в горле пересохло. Здесь довольно пыльно.

– Я принесу воды.

– Не нужно. Мы и так потратили много лет на ерунду. Просто рисуй меня, и никуда не уходи.

– Мои навыки ухудшились, – признался Берендей, когда тишина затянулась. – Я не рисовал пять веков, едва держу кисточку.

– Ты справишься, мой царевич. Все, что ты уже делал, сейчас выйдет у тебя лучше прежнего.

Он посмотрел в ее блеклые глаза. Руслана улыбалась, пусть и уставшей улыбкой. Если ей хватало сил, чтобы бороться с умиранием, то и ему хватит сил, чтобы закончить портрет.

4

– Расскажи мне о своем детстве, – попросил Берендей.

–Я росла среди рыб и водорослей. Никто не навещал меня, пока не пришла одна женщина.

– Что за женщина?

– Она была прекрасна. У нее были тугие светло-желтые косы, выразительные глаза. Одета она была в белые одежды, расшитые мехом. Она играла со мной, научила говорить. Я росла, а она навещала меня каждый день. Со временем она наскучила мне, и я больше не выплывала из Тихого омута, чтобы увидеться с ней.

– Почему?

– Поначалу я думала, что она – моя мама. Что пройдет несколько лет, у меня появятся ноги, и она заберет меня к себе домой. Я хотела семью, а она видела во мне лишь живую игрушку. Я почувствовала это от нее так сильно, что мне стало противно общаться с ней. Руслана тяжело вздохнула.

– Она отдала мне часть волшебной силы. Она в любой момент могла просто превратить меня в человека и забрать, но она решила оставить меня гнить в пруду. Я была единственной, кто мог развеять ее печали, как она говорила. Я была всего лишь диковинным существом, на которое она приходила поглазеть.

– Закончил, – Берендей обратил внимание любимой на портрет, чтобы она забыла о боли. Он повернул к ней мольберт.

Руслана оценивающе оглядела каждую линию. За секунду ее глаза увлажнились, и она заплакала, пряча лицо в руках. Испугавшись, Берендей встал перед ней на колени.

–Что-то болит?

– Нет, – она растерла слезы по лицу, сжала мокрыми ладошками руки царевича, – я просто осознала, что люблю тебя. Что хочу жить. Видеть, как каждый твой портрет становится лучше, а потом – и портреты наших детей.

Берендей обнял ее, и Руслана угодила в неуклюжие объятия. Теплые, сильные, убаюкивающие. От него пахло медвежьей шкурой. Она закрыла глаза, втягивая запах.