Зимняя роза

– Да какой-то парень с никудышным мотором, – ответил один из полицейских. – У вас все нормально?

– Нормальнее не бывает, – ответил Ларкин.

– Вы уверены? Никаких следов взлома? Ничего не пропало?

– Обе двери заперты крепче, чем кошачья задница, – ответил управляющий.

Он пожелал полицейским спокойной ночи и ушел внутрь. Лодка отчалила. Сид и Фрэнки остались плавать в волнах Темзы. Боль, разлившаяся по телу Сида, была такой острой и изматывающей, что он знал: она его доконает раньше воды. У него кружилась голова. Ему стало холодно. Очень холодно. Долго он так не протянет.

– Фрэнки… – прошептал Сид.

– Да, хозяин.

– Хочу, чтобы ты знал…

– Что ты всегда меня любил?

Сид засмеялся. Даже боль не помешала этому. Не о чем больше тревожиться. Никаких тебе печалей. Все казалось ему веселым и забавным. Он всегда думал, как здорово уходить из жизни смеясь.

– Навар… Он в кармане куртки. Раздели поровну. Мою долю отдай Джем.

– Сам отдашь. Завтра, когда ее увидишь.

Голос Фрэнки отдалялся, становясь все тише, пока Сид не перестал его слышать. Потом исчезли боль и холод. Не осталось ничего. Только черная ночь, черная вода и черная бездна забвения.

Глава 7

– Презервативы?

– Ни в коем случае!

– Колпачки?

– Забудьте о них.

– Может, тогда противозачаточные губки? – спросила Индия, останавливаясь посреди Брик-лейн.

– Похоже, вам не терпится вылететь, – сказала Элла. – Гиффорд пронюхает, и ваше желание исполнится.

– Ему вовсе не обязательно об этом знать. Мы можем раздавать противозачаточные средства без излишней огласки.

– Даже если мы убедим пациенток держать язык за зубами, кто это будет оплачивать?

– Я как-то не подумала, – призналась Индия.

– И потом, где нам доставать все эти чудеса? Найти подобные штучки в Лондоне не проблема, но поставщики знакомы с Гиффордом, а он – с ними. Если его подчиненная заказывает коробку презервативов, ему непременно сообщат. – Элла дернула Индию за рукав, оттаскивая от приближающегося молочного фургона. – Идемте. Кафе в той стороне.

– До сих пор не могу поверить, что он такой динозавр, – продолжала Индия. – Почему он возражает против хлороформа? В наши дни обрекать рожающую женщину на ненужные мучения, отказываясь облегчить ее участь, – это просто варварство. Вы слышали, какие слова он говорил, когда мы уходили?

– Слышала. Тысячу раз. Я ассистировала ему при многих тяжелых родах и собственными глазами видела жуткие вещи. Женщины корчатся от боли, а он преспокойно читает и даже ест. Это происходило у них дома. Мне хотелось убежать без оглядки, но я оставалась. Я для них была единственной помощницей. Я массировала им ступни. Они хватали меня за руки. Уйди я, и они останутся один на один с ним. А он будет поглядывать на часы, хмуриться и призывать этих несчастных крепиться или мужаться. И твердить им строчки из Бытия: «В болезни будешь рождать детей…» Напыщенный придурок! Он велел им думать об Иисусе. Представляете? – Элла горько усмехнулась. – Я мало знаю про вашего Иисуса, но даже мне известно, что он был мужчиной и не зачал ни одного ребенка.

– Прежде чем начать работать у Гиффорда, я слышала о нем исключительно хвалебные отзывы. Его называли святым. У него ведь есть второй кабинет на Харли-стрит. Мне говорили, что деньгами от той практики он покрывает расходы на лечение бедняков, которых принимает на Варден-стрит.

– Ой, я вас умоляю! Я веду бухгалтерию по обоим кабинетам и могу сказать, практика в Уайтчепеле приносит ему больше денег, чем он получает на Харли-стрит. Пятьдесят-шестьдесят человек в день, по десять минут на каждого… А теперь еще и вы ему помогаете.

– Я не могу дальше с ним работать. Просто не могу, – сказала Индия.

– Не заводите опять эту шарманку, – предупредила Элла. – Вы нужны Уайтчепелу!

Они перешли улицу напротив синагоги. Оттуда были слышны молитвы. Индия поняла, что попала в еврейскую часть Уайтчепела: лабиринт улиц, улочек и тупиков, разбросанных к северу и югу от Хай-стрит. Западной границей квартала служил Олдгейт, а восточной – еврейское кладбище.

Невзирая на ранний час, еще не было и шести часов утра, улицы были полны народа. Портные несли на плечах рулоны тканей и готовую одежду. В полотняных сумках столяров позвякивали рубанки и стамески. Разносчики пекарен тащили корзины с черным хлебом. У входа на узкий двор, служивший бойней скота, шохет[6] точил нож.

Фургоны с еврейскими надписями на стенках развозили разные товары и уголь. Доски объявлений сообщали о грядущем выступлении известного русского анархиста князя Кропоткина, о собрании польских социалистов и об услугах свахи.

И такое разнообразие языков. Индия еще не слышала, чтобы на одной лондонской улице говорили на стольких языках. Какая-то женщина окликнула Эллу с крыльца. Элла ей ответила.

– Это русский язык? – спросила Индия.

– Да. Моя семья из Санкт-Петербурга.

Ей махнула другая женщина. Элла снова ответила.