— А что дальше? Дальше он сказал- прикинешься, что внутри травмы, операция срочно нужна, деньги на нее нужны…много… — он нервно облизал пересохшие губы- А тут он появится…ну, денег и предложит… а Эльке че, она же все равно таскается вон, ей какая разница, одним больше…
— Заткнись! — рявкнул я, едва сдерживаясь от того, чтобы не свернуть ему шею. Наговаривать на свою дочь, да еще заведомо неправду! Одно ее поведение, боязнь мужчин уже о многом говорили. Если бы я, ослепленный недовериемкл всему женскому полу после предательства жены, не повёл себя как мудак, то сейчас и Эля не получила бы тот единственный не совсем положительный опыт, что у нее был. Но ничего- у меня целая жизнь впереди, чтобы это исправить.
— Эля, вставай, пойдем отсюда- обнял я Элю, у которой слезы катились из глаз. Бедная моя девочка. И вот с такой мразью она жила столько лет? — а ты, ублюдок, запомни — приблизишься хоть на километр к ней — закопаю! Ясно? Нет у тебя больше дочери!
Тот сглотнул слюну, ощупывая горло, но кивнул в ответ. И лишь когда мы уже выходили из палаты, визгливо бросил вслед:
— А у меня ее и никогда не было! Не родная она мне! Нагуляла ее мамаша, а ко мне принеслась, женись….
Обняв Элю за плечи, вывел ее в коридор. Там нас уже ждал Тихаев.
— С этим — кивнул он головой куда-то в сторону выхода- уже мои архаровцы разбираются. Весьма интересной личностью оказался, там непоняток с одной землёй и строительством — лет на тридцать строгача набегает.
Я похлопал его по плечу:
— Спасибо тебе, Мирон Александрович.
Он лишь хмыкнул в ответ:
— Ну, что ты. Мне очередное повышение…пенсии, имею в виду- подмигнул он мне- ну, давайте обратно? А то я крестницу так и не увижу, спать ляжет. Вы там что-то шили, вроде? Мне Ольга по большому секрету рассказала — обратился он к Эле.
— Вышивали- тихо ответила она, вытирая слезы рукой.
— Ну ничего себе, таланты какие. А моя…ни шить, ни готовить, как пацан. Еще и смеётся надо мной, говорит, домостроевец ты, папа, питекантроп. Несовременный, то бишь- забалтывал Элю Тихаев. И, надо сказать, пойдействовало- она начала робко улыбаться в ответ- а что, подруга это всё её. Не девка- ходячее бедствие. Они ж эти, как их, стали….Феминистки! — выплюнул он с отвращением, а я удивленно уставился на друга — вывести на эмоции Тихаева? В быту, не в работе? Да и там он валил мордами в пол бандитов с каменным выражением лица (как-то довелось мне по его просьбе быть на задержании, даже больше- подсадной уткой. Разыгрывать идиота — бизнесмена, что готов на все условия уголовной братии. Так вот там Тихаев, пройдясь мимо распластавшихся на полу тел и толпы омоновцев в черных масках, лишь усмехнулся: "Ну, сынок, теперь и в баньку можно? Мои ниндзя дальше сами").
Единение
Элеонора:
Засыпая, я пыталась мысленно заклеить коробочку скотчем, но он обрывался, ложился неровными пластами или вовсе не клеился. Да, вот такой вот немного странный способ избавиться от терзавших днём мыслей я изобрела в детстве- мысленно складываешь все беспокоящие мысли в коробочку, тщательно обклеивая ее скотчем со всех сторон. Иногда подсознание играет в ответ, то представляя коробку хлипкой или порванной, то, как сейчас, отказываясь нормально ее заклеить.
Почему всё это со мной?! Эгоистично плакать о том, что у тебя нет хорошей, нормальной семьи, когда другим в разы хуже, чем тебе. И все же слёзы потекли сами собой.
В дверь постучали:
— Войдите- шмыгая носом, потянулась к одноразовым платочкам на тумбочке.
Забельский, такой домашний и очень красивый, в тонких брюках и футболке, босиком, вошел с подносом.
— Ольга сказала, что ты ничего не поела- поставил он поднос мне на колени.
— Я не очень голодная — попыталась спрятать лицо за волосами, но он, ухватив рукой мой подбородок, не дал мне этого сделать.
— Ты из-за него плачешь? — тихим голосом спросил, заправляя непослушную прядь все ещё слегка розовых волос (привет Арине и её " да этот тоник за одно мытьё сходит") мне за ухо- не нужно. Всё детство я провёл в таких терзаниях- думал, за что от меня отказалась мать. Чем я провинился? Почему отец даже не захотел признать, что у него был сын?
Его красивое лицо исказила старая боль:
— Знаешь, я тебя понимаю как никто. Моя мать. Она привела меня в четыре года на ближайшую к дому, где снимала жильё, остановку, усадила на скамейку, поставила рядом пакет с вещами. И сказала ждать. Скоро она вернётся и заберет меня. И я ждал. Целых пять часов. — Забельский усмехнулся, а моё сердце сжималось от боли, едва я представила крохотного мальчишку, одиноко сидящего на остановке. Кем же нужно быть, чтобы вот так поступить со своим ребенком?! — люди иногда подсаживались ко мне, пытаясь разговорить, узнать, почему я один. Но я всем отвечал, что жду маму, она скоро будет. И они уходили. Уже когда стемнело, водитель одного из автобусов вышел ко мне. Он не поверил в мою историю. Вызвал полицию.