Зимняя Война

– Люди, родные люди!.. Послушайте-ка, а!.. Я долго шел. Я натрудил стопы. Издалека пришел я – ой, как издалека-то!.. отсюдова не видно. Все, что в котомку заховал с родины милой для долгого странствия, давно уж подчистую съел и выпил. Из Галилеи я, из Галилеи!.. – слыхали?.. – село это такое, сельцо под Ярославлем… Господи, а уж красиво-то сельцо!.. В лечебницу попал по дороге… забрали меня… так долгонько там пытали меня… иглами кололи, били цепями… а после в цепи заковали – и на Острова… Дак вить из Галилеи я!.. не умею по-вашему, по-армагеддонски-то, балакать… Гривенник мне подайте, али двугривенный… я и водички тут попью, и булочку куплю. Жажда замучила… глотка сохнет… мне в глотку-то там, на Островах, свинец горячий лили!.. я и то жив остался. Жажду… инда казнь это какая, што ли?.. Подайте, граждане армагеддонцы и гости Столицы!.. век поминать вас буду…

Две проститутки, черная и белая, обе в сетчатых колготках – в мороз, с фонарями кричащих нарумяненных щек, с гребнями взбитых грив надо лбами, скривили губки:

– У нас и такой-то деньги отродясь не бывало в карманах, ты, наркоман грязный. Вот если б ты десять долларов попросил – куда ни шло.

– На… и проваливай!.. Разносят заразу…

Воспителла крепко сжала руку Леха, и их сжатые руки покрестил снег, отвесно летящий с небес.

– Лех. А может, это Он.

– Может.

– Так вот Он придет, и Его никто не узнает. Никто.

– Нет. Узнают. Он же придет в силе и славе, с громом и молнией. В торжестве. Как и было Им предсказано.

– Ты такой верующий?!..

– Я всю Войну носил крестик. Все сраженья. Я и сейчас его ношу. Я русский, Воспителла. И на тебе крестик тоже. Как у тебя язык повернулся спросить. Пусть я грешник. Пусть я убил. Пусть я еще убью. Но я же покаюсь.

Он сильней, больней, жесточе сжал ее руку и закричал на всю улицу:

– Покаюсь! Покаюсь!

Резкий ужас. Резкий, как болевой удар, запрещенный, нечестный, под ребро, под дых – в честном бою. Это снова память. Опять – вспомнить. Никуда от нее не деться. Опять на кого-то до ужаса похож этот спятивший старик из-под Ярославля. На кого?!

НА ТОГО, В ПУСТОЙ КОМНАТЕ, МЕРТВЕЦА.

Все мы на кого-то похожи. А верней – друг на друга. Нас отдельных – нет. Мы выдумали себе отдельности. Чтобы удобней было любить, жениться, расходиться, рожать, оплакивать, сражаться, ревновать, убивать, сжигать прах. Все мы были друг другом. Все мы будем друг другом. Я буду этим стариком из Галилеи. Убитая на Войне Люсиль уже стала моей Воспителлой. Воспителла поет песни Люсиль. Носит ее, с блесткой, платье. А еще?! Еще кто там стал моей Воспителлой?! Я же приказывал себе – вспомни!

Твоя маленькая жена Женевьева?!

Или та… таксистка… извозчица… в Париже… та, с брошенными на руль машины руками, с острым взглядом хорошенькой лиски из-под косо срезанной челки, та, отлично, отчетливо говорящая по-русски казацкая оторва, наставлявшая на него револьвер… стрелявшая в него… не промахнувшаяся… не…

Батюшка благословил меня. Он благословил меня на ночь. Он дал мне хлеб утешенья.

Как воют собаки. Они вынимают из тела душу. Это не собаки. Это волки. Они воют, подняв морды к Луне. Я засыпаю, сплю, и ко мне приходит старик в золотом шлеме. Он смертельно похож на Отца. Он шепчет мне в ухо: меня зовут Святой Николай, я воин, я солдат, я умру за тебя, доченька. Я сражусь за тебя, и мне все равно, победа или пораженье ждет меня. Ведь все это – за тебя и во имя тебя. Спасибо, батюшка. Ты меня благословил. Дай, милостивый Бог, мне срок, и я благословлю тебя тоже.

Человек в золотом шлеме сел рядом с ней, близко, стащил с головы шлем, и она, сквозь налетающий сон, ворочаясь на жестком дощатом настиле, еле укрытом тюремной дурно пахнущей ветошью, увидала: лысина, медная, загорелая, должно быть, на летних рыбалках, через все темя – грубо заросший страшный шрам от сабельного, наотмашь, удара, в ухе блестит золотая серьга, глаза прижмурены, косят, будто слепые, и щека светится изнутри, как светится желтый лимон или тусклая лампа, всеми золотыми морщинами, всей дубовой корой старой, изрытой временем кожи, и скула лоснится – то ли от жира, от масла, что смазал с куска хлеба, пока ел, жадно и голодно глотая, то ли от протекшей одинокой слезы. Кто ты? Я твой Отец, доченька. Зачем ты пришел?.. Я пришел к тебе. Я пришел сказать тебе, что я солдат Зимней Войны, и что я хочу победить, даже если победы никогда не будет. Я буду биться во имя твое.

Это я буду биться во имя твое!..