Зимняя жатва

Клер вздрогнула и присела, чтобы подбросить в огонь хворост. Она ломала сухие ветки с отрешенностью автомата, не замечая, что делает. От попавших в костер сучков акации брызнули искры, больно ужалившие ее обнаженные руки. Но она только отшатнулась, не издав ни звука, словно была загипнотизирована и потеряла чувствительность. Мальчик укрылся в тени, стараясь не встречаться с ней глазами, ибо был убежден, что, перехвати он ее взгляд, мать замолчит. Знал он и другое: это был его единственный шанс узнать правду, ведь она предупредила: либо сейчас, либо никогда, и любой пустяк — косой взгляд, покашливание, неожиданно раздавшийся шум — способен обратить в ничто волшебную ночь исповеди.

— Однажды, — с трудом выговорила Клер, — я застала его на месте преступления… Шарля… Готовилась очередная сцена комедии: сняв с расчески в ванной комнате несколько моих волос, он раскладывал их на своей подушке! Старик заранее приобрел духи и тюбик губной помады, которыми я пользовалась, и как раз занимался тем, что оставлял «следы» на наволочке. Понимаешь, зачем? Ему хотелось с помощью этих мелких хитростей дать понять Матиасу, что я провела ночь в его постели! Я так и застыла на пороге, не в силах произнести ни слова. Он почувствовал мое присутствие и обернулся. По лицу его скользнула улыбка… Ни малейшего смущения! Наоборот, он казался довольным собой, словно говорил: «Видишь, на что я ради тебя иду? Вот до какого состояния ты меня довела!»

И у меня не хватило духа призвать его к порядку. Стыд и ощущение вины вытолкнули меня из комнаты. Скажи я об этом Матиасу, он ни за что бы мне не поверил. Шарль знал — в его руках все козыри. Во время моей беременности он немного успокоился, но преследований не прекратил: в саду он обычно усаживался возле моего шезлонга и поглядывал на мой живот с видом собственника. Теперь он молчал — необходимость в разговорах отпала: по дому поползли слухи. Кого-кого, а уж слуг-то ему удалось провести! Сила Шарля заключалась в молчании — тяжелом, многозначительном, он умел разыграть драму одним взглядом и был куда внимательнее ко мне, чем Матиас… Незадолго до твоего появления на свет я засомневалась — уж не помешался ли он окончательно, убедив себя в истинности своей фантазии? Порой Шарль принимал виноватый вид, словно собирался сказать: «Бедная малышка, не сердись, я все это делаю, чтобы как-то себя занять, это помогает мне не думать о смерти. Некоторые коллекционируют бабочек, а я нахожу удовольствие в маленьких пьесках, поставленных в домашнем театре. Считай, что у меня легкое старческое слабоумие, и прощай мне маленькие странности. О, долго это не продлится…»

Когда ты родился, он демонстрировал чрезмерную радость, превосходящую нормальную радость деда, понимаешь? Доходил до того, что показывал тебя своим клиентам, повторяя: «Вылитый я, не правда ли?» Матиас меня возненавидел, день ото дня становясь все злее, неистовее — с работниками, с животными. Видимо, он продолжал задавать себе роковой вопрос: сын ты ему или сводный брат? Атмосфера в доме накалялась, и я начала бояться за твою жизнь. Когда Матиас брал тебя на верфь, я до вечера дрожала от страха. Душа мужа продолжала разрываться, не зная, что выбрать — любовь или ненависть. Прошли годы… Для окружающих я была «шлюхой Леурланов», переходившей из одной постели в другую и даже не знавшей, кому она обязана первенцем. Об этом судачили везде: днем в портовых кабаках, ночью в открытом море на рыбачьих парусниках. У зажиточных крестьян служанка часто делит ложе сразу с несколькими мужчинами — не потому, что ей этого хочется, а потому, что она всего лишь служанка, и будь то хозяин или его сыновья — ей безразлично. Вот и я стала такой девкой! Паршивой овцой в стаде, мнения которой никто не спрашивает. В отдельные годы, когда здоровье Шарля ухудшалось, я пользовалась передышкой. Перемирием. Мы с Матиасом завели разные спальни. Я узнала, что он гуляет с девицами с консервного завода. Но перемирие всегда оказывалось кратковременным: как только Шарль вновь оказывался на коне, военные действия возобновлялись. И Матиас не знал покоя, продолжал метаться… Ближе к концу он практиковал «ложные отъезды». Делая вид, что уезжает, возвращался и шпионил за нами с ружьем на изготовку. Предоставлял нам «возможность», видишь ли… Вот когда мной овладел настоящий ужас. С той поры Матиас не расставался с ружьем, а я до смерти боялась, что Шарль позволит себе какую-нибудь выходку: поцелует меня или сделает что-нибудь подобное. Я постоянно чувствовала себя под прицелом. Выносить это было невозможно.

— Что за история с носовой фигурой? — поинтересовался мальчик.

— Ах да, Бенжамен Брюз, — вздохнула Клер. — Не знаю, зачем я согласилась. Теперь мне кажется, я надеялась, что он увезет меня, освободит от Леурланов. Но он даже не попытался, ничего не предпринял. Просто-напросто он был запуган Леурланами, пресмыкался перед ними, вилял хвостом у их ног, как собака. Нет, никогда не хватило бы у него смелости вступить с ними в борьбу. Бенжамен Брюз… не сумел использовать свой шанс.