Зимняя жертва

У входа в часовню Малин приветствовала представителя похоронного агентства Конни Скуглунда. Под аркадами песочного цвета они сказали друг другу «добрый день» и, обменявшись вежливыми фразами, остались стоять рядом в понимающем молчании, пока часы не начали бить; тогда они прошли в просторный зал. Количество света здесь почти нарушало торжественность момента. Проникая через окна, он заполнял собой всю комнату, от потолка до пола, как бы заботясь о том, чтобы в сторону парка открывался приятный вид. «Как здесь должно быть красиво, когда вокруг полно зелени, — думает Малин. — А сейчас неправдоподобно светло».

Они усаживаются по обе стороны от гроба, как будто для того, чтобы каким-то образом заполнить пустое помещение.

Одиночество в жизни.

Еще большее — после смерти.

Почти неделя прошла с тех пор, как нашли тело Бенгта Андерссона, теперь его надо похоронить. Суббота. Одинокий венок на гробе — от общины Юнгсбру. Должно быть, футбольный клуб решил ограничиться тем, что принес на место убийства. У Малин в руке белая гвоздика, а часы все звонят и звонят, и ей кажется, что, если это продлится еще чуть-чуть, они с представителем похоронного агентства Скуглундом оба оглохнут. И пастор тоже. Женщине-пастору около тридцати пяти, она рыжеволосая, коренастая и веснушчатая. Но вот звон прекратился, и зазвучал псалом, а потом пастор начала говорить. Она говорила то, что полагается в таких случаях, а когда решила сказать что-то от себя лично и произнесла фразу «Бенгт Андерссон был самый обыкновенный необыкновенный человек…», Малин захотелось вскочить и зажать ей рот, чтобы остановить поток банальностей. Но она сдержалась и, сама не замечая как, положила белую гвоздику на гроб Мяченосца. «Мы найдем его, мы до него доберемся, и ты обретешь покой», — подумалось ей.

Малин Форс, если ты полагаешь, что для обретения покоя мне нужна «правда», ты ошибаешься. Ты ищешь ее, потому что она нужна тебе самой.

Это тебе нужно обрести мир и покой, а не мне.

Хорошо, но будем честны друг с другом, к чему вся эта суета?

Сейчас он везет меня по коридору, в гробу темно и жарко, а скоро будет еще жарче.

Его зовут Давид Сандстрём, ему сорок семь лет, и все удивляются, как он может здесь работать. Сжигать трупы — не такая уж престижная профессия. Заниматься этим делом немногим лучше, чем быть толстяком, ударившим своего собственного отца топором по голове. Но ему нравится его работа. Он всегда один и мало общается с живыми. Его профессия дает ему кучу разных преимуществ, но не будем об этом.

Сейчас мы внутри крематория. Эта просторная комната со стенами небесно-голубого цвета находится под землей, только маленькие окошки под потолком смотрят наружу. Все полностью автоматизировано, ему нужно будет только поставить гроб на конвейер. Далее откроется окошко в печи, огонь в которой зажигается нажатием кнопки.

Потом я сгорю.

Но не сейчас.

Сначала Давид Сандстрём должен втащить гроб на конвейер, и ему придется очень нелегко.

«Какой тяжелый, черт». С тележки на конвейер он вынужден толкать гроб сам, и обычно это нетрудно. Но на этот раз — дьявольски тяжело.

Бенгт Андерссон.

Давид знает, как тот умер, и оставляет мертвеца в гробу под крышкой, не хочет даже взглянуть. Предпочитает смотреть на более молодых, тех, что дарят ему ощущение покоя.

Вот так.

Гроб на ленте.

Он нажимает кнопку на панели управления — и окошко в печи открывается. Он нажимает другую кнопку — и пламя жадно лижет древесину, а потом намертво вцепляется в нее.

Еще, еще немножко.

Огонь подтачивает дерево и за какие-нибудь десять секунд полностью окружает гроб, а крышка на окошке медленно возвращается в исходное положение.

Давид Сандстрём вытаскивает блокнот из внутреннего кармана джинсов, достает свою специальную ручку и аккуратно записывает на одной из последних страниц: «Бенгт Андерссон, 61 10 15–1923. № 12.349».

Я чувствую огонь.