Зимние Дацзыбао

Но раз не про политику, тогда про что? А про то, чего уже нет и больше не будет. Давно нет, и даже дома, в котором оно было, нет. Снесли. Ещё после кризиса 2008 года. Старый был дом. И ресторан, о котором речь, тоже был уже тогда старый. Тридцать с лишним лет на этом месте находился – на нью-йоркском Манхэттене. «Аргентинский павильон и гриль». Асадо делали на открытом огне. Газовая горелка, решётка, ничего особенного. Аргентинское мясо и такое же вино. Чилийское вроде лучше. Но к аргентинскому мясу надо родное. Правильное вино к правильному мясу – как хорошо подогнанные к шпаге ножны. Гладко идёт, и на душе легче.

Есть люди, которые полагают, что лучше, чем мираторговское мясо, в мире нет. Ну, у каждого свой секс. Они настоящего аргентинского не пробовали. Бразильского. Южноафриканского – особенно горб у зебу нежен. Японского, правильно приготовленного, мраморного. Как там у Гайдая было? «Кому и кобыла – невеста». Вот это про разницу между настоящим мясом, которое после правильного приготовления ложкой можно резать, и тем, что у нас пока сходит за мясо премиум-класса. Это как разница между политиком и государственным мужем – или леди. Почувствуйте разницу. Но, раз уж о политике ни-ни, вернёмся к воспоминаниям.

Уже и не вспомнишь точный адрес. Сорок восьмая или сорок шестая улица, между Пятой и Шестой или Шестой и Седьмой авеню. Ресторанная. Что точно – идти надо было на Вест, к Гудзону. Официанты пожилые, седые, спокойные как удавы. Старый седой манхэттенский негр с хорошо развитым чувством собственного достоинства (не будем позорить их, называя афроамериканцами, – это Обама им был, со своим кенийским папашей-алкашом и мамашей, от которой осталась масса снимков неглиже в стиле бурных 60-х), знающий и любящий свою работу до мелочей – это столп американской кухни, которая на самом деле ЕСТЬ, что бы по её поводу ни говорили и ни писали те, кому, в отличие от автора, не повезло с ней лично познакомиться.

Чоризо и чурраско, водяной кресс-салат и зелёный, на хорошем оливковом масле, чимичурри, чёрный фасолевый суп и яблочный пан-кейк, фламбе, прямо у стола облитый крепчайшим спиртным и подожжённый – Г-ди, как это было здорово! Там назначались встречи с друзьями, пока их ещё не разделила насмерть крымская тема. Там удавалось расслабиться после сумасшедшего, но успешного дня в окружении людей, к которым в обычной жизни было на пушечный выстрел не подойти, но по еврейской линии… Специфика жанра – случайно попал в поле зрения, ещё в 90-м, и так с тех пор оттуда и не выпадал. Да и до сих пор… Нет никакого мирового правительства и не будет – есть телефонная книжка и случайное попадание в правильное время в правильное место. А дальше всё от тебя зависит.

Методом проб и ошибок подобран был точный набор. Попадание в десятку – персонально и на все времена. Восемнадцатиунциевый чурраско. Ни больше, ни меньше. Грубо говоря, полкило нежнейшего, полосой, зажаренного с крупной солью на решётке мяса, сочного, как предвыборные обещания мэра, но, в отличие от них, настоящего мяса, без всякого обмана. С травяным, чесночно-оливковым чимичурри – идеально. Хлеб не собственной выпечки, без московских извращений, но свежий, из соседней пекарни. Перед мясом – водяной кресс-салат. Шикарная штука, если знать, как его готовить. Или, зимой, наваристый, коричнево-чёрный фасолевый суп. Так согревает, если поперчить его от души… После – яблочная оладушка размером с тарелку, карамелизованная, с огня. И вино. Красное, бутылку. И можно жить дальше.

Потом выходишь на улицу. Уже ночь – с поправкой на манхэттенские огни, из-за которых темно по-настоящему там не бывает никогда. Если остановился в отеле, лучше пройтись. Если нет – доходишь до угла, голосуешь… Более или менее сразу такси остановится. За рулём, как правило, сидит человек из Африки, Пакистана или Бангладеш, который город знает хуже тебя раз в десять, а за пределами Манхэттена вообще почти не бывал. Так что отслеживаешь путь и периодически даёшь ему ценные указания насчёт направления – «дирекшнс». Главное, чтоб он хоть немного рассекал по-английски. Или, точнее, на том сленге, который за него сходит в Городе Большого Яблока, он же Багдад над Подземкой нашей юности…

Давно это было. Теперь ни того ресторана нет, ни здания, в котором он когда-то был, ни того Нью-Йорка, в который приходилось ездить чаще частого. Изъезженного на метро и такси, а до того, когда денег было мало, а сил много, исхоженного пешком вдоль и поперёк. Ещё до кризиса и санкций. До Обамы и Трампа. Когда будущее было непонятным, но светлым, и в него стоило верить, а невозможных вещей не было в принципе. Всего-то надо было отбиться от бандитов и аферистов, не ожидать ничего от государства, ждать от которого было нечего, заработать пару миллионов и помочь тем, кто был умнее тебя и знал то, что в мире мало кому удавалось узнать, но деньги зарабатывать не умел. Хорошее дело – молодость.

* * *