Зимние наваждения (СИ)

Неизвестно, сколько часов или дней минуло. Тело заледенело и затекло, под боком твёрдый камень — голкья. Одно слово для мира и плоти мира, где подбитый геомант нашёл временное пристанище, и откуда ему надо бы поскорее уносить ноги. Он до боли зажмурил глаза, отбрасывая наведённые ощущения и образы чужих жизней, вглядываясь в сияющую паутинку под закрытыми веками. А узор-то как гармоничен, кто бы подумал! Менять, переплетать его — только портить. Да слабины-то не сыщешь, чтобы менять. Хороша вышла «золотая клетка» для редкой зверушки, для плетельщика судьбы, для живой вундервафли — нава-геоманта. Латира не врал — не знал, щуры не ведали, сама такая выросла, сплелась, всё одно к одному, письмо Иули — последней каплей, замковым камнем, завершающим штрихом. Лучшим поводом, чтобы навсегда закрыть за собою дверь, замуровать и забыть: своё прежнее лицо в зеркале, навов и Навь, Тайный Город, Землю…

Да здравствует чёрный оборотень Нимрин?

Нет, нав Ромига всё-таки видит лазейку для себя! Догадывается, как изгладить из действительности след проклятого письма, увести его в небыль и выкинуть из головы. Тогда будет не страшно идти домой. Останется прежняя задача — найти дорогу. Но возвращаться не страшно, и никакой долг не воспрепятствует.

Из холода бросило в жар и обратно. Живая вундервафля, чудо-оружие — это не про Голкья, это про геоманта в Тайном Городе. Ромиге ли не знать, как Тёмный Двор прикармливает полезные диковины любых генстатусов, а кого не удаётся прибрать к рукам, тех безжалостно уничтожает? То же и все Великие Дома. Нава-геоманта комиссар Сантьяга побережёт, придержит в рукаве подольше других козырей, но рано или поздно разменяет… Ну и что в этом нового для гарки, воина Тёмного Двора, чья жизнь ценится дорого, но не дороже блага Нави?

Ромига встряхнулся и сел под стеной, обхватив колени. Откуда дурацкая нутряная убеждённость, будто геомант служит чему-то большему, нежели один Великий Дом? Будто размениваться на меньшее для плетельщика судьбы — беззаконие? Что за ерунду насочиняли голки про особый долг перед миром, перед мирами? Хотя, так-то вычитанное Ромигой в библиотеке Цитадели не противоречит ничему из памяти Теней. Дар один и тот же, работает примерно одинаково. И работает тем заметнее для обладателя дара и окружающих, чем хуже дела у мира как целого.

На Голкья у Ромиги получилось особенно наглядно. Наритьяры долго нарушали устоявшееся социальное равновесие, беззаконно возвышая свой клан в ущерб соседям. Этот кризис голки могли бы разрешить, опыт борьбы с выскочками у мудрых имеется. Но Наритьяра Старший отчаянно интриговал, а Наритьяра Средний начал ломать уже не социум охотников — природно-магические циклы, стабилизирующие, помимо прочего, планетарную орбиту. Мудрые, ослабленные смутой, рисковали не справиться. Да ещё Онге с Пращуром не лежалось спокойно на алтарях… Ромигу занесло в гущу событий, он реагировал по ситуации, вслепую, наугад. Лишь оглядываясь назад, он видит: траектория движения вышла на удивление красивая. И чтобы аккуратно закруглиться, ему осталось выполнить обещание, которое он дал Альдире. Тени, раз уж снова явились и налипли, помогут ему в этом. Так он поскорее развяжется с Голкья и займётся проклятым наследством Иули.

«Голос Щуров, мы не договорили…»

— Да, Нимрин. Рад видеть тебя во здравии.

— Латира, я кое-что прикинул. У меня есть предложение для тех, кто говорит через тебя. Кто из Одиннадцати до сих пор хранит сны Голкья?

— Все Одиннадцать среди нас.

— Кто из Одиннадцати имеет, что сказать нынешнему Совету мудрых? Кто ещё из вас желает возвратить живым забытое и утраченное во время бедствий и смут?

— Многие желали бы. Но хранители снов разучились говорить с живыми. Они чувствуют иначе, думают иначе, плохо помнят себя прежних.

— А если я верну им, каждому, память его Тени? Если на время предоставлю им свой голос? Они будут говорить?

— Нимрин, ты, правда, готов стать проводником? Ты выдержишь?

— Надеюсь, да. Так правильнее… Ярче и быстрее, чем пересказывать мудрым сказки Теней. Я стану проводником. Только ты, Латира, проследи, чтобы никто из вас не забрал у меня больше, чем я отдаю. Ты сможешь за этим проследить?

— С помощью Альдиры мы справимся. Подумаем вместе, как облегчить твою ношу.

— Хорошо. Давайте, отработаем всё, прежде чем являться Совету…

***

Нимрин где-то запропал, и мысли о нём всё тревожнее.

Каково же было Вильярино удивление, когда на десятое утро, проснувшись в логове, она обнаружила его у себя под боком, мирно спящего! Первое, что отметила знахаркина дочь: он выздоровел. На вид не изменился, только исхудал, сильнее обычного. Та же тощая, беззащитно голая шея, узкие брови, острые черты… Обмирая от щемящей нежности и печали, Вильяра легонько, едва ощутимо коснулась его губ своими. Он ответил на поцелуй с холодноватой, ленивой зимней лаской, сквозь сон. И тут же текучим движением уклонился от возможных объятий, сел на лежанке, моргая и протирая глаза.

— Здравствуй, Вильяра. Я рад, что твои привычки совсем-совсем не меняются.