Зимние солдаты

– Игорь, за время твоего отсутствия твой русский друг рассказал о тебе и твоей новой книге много плохого. А кроме того, сообщил нам, что ему стало известно, что ты – советский шпион и много лет добываешь в Америке секретную информацию, которую продаешь советской разведке. Я хочу, чтобы ты ответил мне прямо: так это или нет? Ты, конечно, можешь отказаться отвечать на этот вопрос или ответить расплывчато. Я не изменю своего отношения к тебе, но будь готов к тому, что Джо Флетчер тебе больше не друг.

Кровь ударила в голову, дыхание перхватило от нелепости этих подозрений.

– Нет, Дасти. Слава Богу, с чистой совестью могу сказать тебе, что никогда не был шпионом и не получал никаких денег от соответствующих организиций. А книги свои я пишу, чтобы расказать о лучшем из увиденного и услышанного мною, чтобы помочь нам лучше понимать и любить мир и друг друга. Мой ответ – нет.

Дасти был очень доволен:

– Спасибо, Игорь. Я очень надеялся на такой ответ. – И он обнял меня.

С Джо мне не удалось связаться. Я несколько раз звонил ему домой, и женский голос сухо отвечал, что он занят. Голос я узнал, он принадлежал его дочери; к тому времени Лин, жена и добрый гений Джо, умерла. Я понял, что, говоря о Джо, Дасти был прав.

Итак, первый из моих друзей – американских летчиков – выслушал навет на меня, принял его во внимание, но прежде, чем окончательно определить свое отношение к нему, дал и мне возможность высказаться. Может быть, так случилось, потому что нас связывал целый год, прожитый бок о бок в Антарктиде.

Второй – полковник Джо Флетчер – поверил клевете русского эмигранта, возможно, из-за того, что нас не объединила работа «в поле», все общение проходило в офисах.

А вот третий «мой» летчик, мой Боб Дейл, вообще не придал всей этой истории, облетевшей, как я недавно случайно узнал, весь не только американский, англоязычный мир моих знакомых, никакого значения. Спасибо тебе, Боб. Недаром именно с тобой мы хотели написать вместе книгу.

В новой книге для меня важнее всего рассказы о жизни моей семьи в России. И, перечитывая рукопись, я понял, что главное в ней – искренность, отсутствие горечи или пафоса, которые иногда напрашиваются в свете того исторического фона, на котором разворачиваются события. Возможно, это объясняется тем, что истории наши я и Боб писали там, на острове Хакамок. Откуда-то возникла правдивость деталей в канве маленьких событий. Память сохранила и подсказала их и мне, и Бобу Дейлу. Из детства, юности и молодости самых обычных мальчишек, непонятно как, вырастают истории их огромных стран.

Наши личные жизненные судьбы, развивавшиеся в очень не похожих условиях, в противостоящих и географически, и политически великих странах XX века – России и Америке – удивительным образом дополнили друг друга, по-новому окрасили рассказанные события, превратили их в часть истории наших государств и их взаимоотношений.

Книга вторая Мои Капицы Встреча, подаренная Антарктидой

В доме на Николиной Горе

Руки экспериментатора. Дача у Москвы-реки. Петру Леонидовичу – шестьдесят. Перебираюсь в комнату Сильвии. Анна Алексеевна и разговоры у камина. Лубянка и переписка со Сталиным. Библиотека и шахматы Петра Леонидовича. В кабинете. Лодки и мебель руками академика. Друзья из деревни. Дон Кихот и аналогия с татарником

Большие, в красном пластмассовом футляре, электронные часы никак не хотели работать. Включенные в сеть, они исправно горели желтыми цифрами, но никак не желали показывать нужное время. Узловатые, старые руки взяли осторожно и уверенно пластмассовую коробку и начали быстро и нежно оглаживать ее со всех сторон. Пальцы легко останавливались на выступах и кнопочках, не сильно, без нажима надавливали или поворачивали их. Казалось, хозяин не смотрел на коробочку, а умные руки сами делали всю работу. «А теперь дайте мне отвертку», – сказал он, убедившись, что простым путем ничего не сделаешь, и начал уверенно развинчивать механизм. Было ясно, что руки привыкли к такой работе.

Я смотрел во все глаза. Ведь руки принадлежали великому экспериментатору – Петру Леонидовичу Капице. Ему шел тогда уже восемьдесят седьмой год. Дело было на его даче, совсем недалеко от Москвы.

Дача у Москвы-реки