Зимний гастрольный тур

Я — "Як"-истребитель, мотор мой звенит,
Небо — моя обитель,
Но тот, который во мне сидит,
Считает, что он — истребитель.

В этом бою мною "Junkers" сбит,

Я сделал с ним, что хотел.
А тот, который во мне сидит,
Изрядно мне надоел.

Я в прошлом бою навылет прошит,

Меня механик заштопал,
Но тот, который во мне сидит,
Опять заставляет — в "штопор".

Из бомбардировщика бомба несёт

Смерть аэродрому,
А кажется, стабилизатор поёт:
"Мир вашему дому!"

Вот сзади заходит ко мне "Messerschmitt".

Уйду, — я устал от ран,
Но тот, который во мне сидит,
Я вижу — решил на таран!

Что делает он, ведь сейчас будет взрыв!..

Но мне не гореть на песке, —
Запреты и скорости все перекрыв,
Я выхожу из пике́.

Я — главный, а сзади — ну чтоб я сгорел! —

Где же он, мой ведомый?
Вот он задымился, кивнул и запел:
"Мир вашему дому!"

И тот, который в моем черепке,

Остался один и влип.
Меня в заблужденье он ввел и в пике́ -
Прямо из "мертвой петли".

Он рвёт на себя, и нагрузки — вдвойне.

Эх, тоже мне, летчик-ас!
И снова приходится слушаться мне,
Но это — в последний раз.

Я больше не буду покорным, клянусь!

Уж лучше — лежать на земле.
Ну что ж он, не слышит, как бесится пульс?
Бензин — моя кровь — на нуле.

Терпенью машины бывает предел,

И время его истекло.
Но тот, который во мне сидел,
Вдруг ткнулся лицом в стекло.

Убит! Наконец-то лечу налегке,

Последние силы жгу.
Но… что это, что?! Я — в глубоком пике́,
И выйти никак не могу!

Досадно, что сам я немного успел,

Но пусть повезет другому.
Выходит, и я напоследок спел:
"Мир вашему дому!"

Полознев был под сильным впечатлением, хоть и не был летчиком. А на товарища Александрова песня оказала странное воздействие. Лейтенанту Гребенникову вдруг показалось, что на него смотрят дула орудий главного калибра крейсера. По крайней мере, так он себе это представлял.

После совсем незаметной паузы инструктор спросил:

— Вы летчик. И не самый плохой. Какие неправильности вы видите в тексте с точки зрения именно летчика?

Лейтенант задумался, потом начал вспоминать:

— Такого истребителя "Як" — его нет.

— Вы не правы, товарищ лейтенант, — неожиданно мягко поправил Старый. — Эта машина существует, просто еще не пошла в серию. Кстати, отзывы о ней хорошие. Еще?

— Еще тут бой с "мессерами" и "юнкерсами" — а ведь не было таких боестолкновений с немцами. Ну, мы изучали…

— То, что вы изучали немецкие машины, я и сам знаю, — снова прервал инструктор. — У вас были тренировочные бои на тренажере с "мессершмиттами". Но насчет того, что реальных боев не было — тут вы также не правы. Были, но давно, в Испании. Но там уж точно не могли участвовать "яки". Ваши выводы?

— С точки зрения летчика песня хотя очень хорошая, но неправильная. С ошибками.

— Пожалуй, верно. Что вы еще запомнили из вашего сна?

— Тот же самый человек пел про бой двух истребителей против восьмерых. Но всю ее до конца не запомнил, только начало: "Их восемь, нас двое…" И опять же германские самолеты — потому, что на крыльях кресты.

— Еще какие-то особенности вашего сна?

— То, что он был яркий, цветной, ну как настоящий. И вот что: обычно я снов не помню, но этот запомнился отчетливо.

— Вы сказали "этот". Имелось в виду, что лишь один такой сон вам приснился?

— Ну да. Только раз и приснилось.

Наступило молчание, которое Гребенников посчитал тягостным. Наконец, коринженер заговорил в непривычно медленной манере.