Зимний скорый

Двое парней, развалившихся за столом, попытались его проигнорировать. Григорьев положил на стол свою кожаную сумочку с такой бережностью, словно в ней находились не ключи, сигареты и сложенный вчетверо журнал «За рубежом», а секретные педагогические документы, и продолжал стоять, недобро поглядывая поверх двух лохматых голов на портрет Чебышева. Ребята недовольно поднялись и побрели на передние места. Григорьев сел.

В эту минуту с трелью звонка в класс стремительно вошел Марик и словно взлетел к своему столу на возвышении.

Класс волнообразно поднялся и тут же поплюхался обратно на стулья.

— Садитесь! — строго разрешил Марик, словно не заметив, что все и так уселись.

Издалека Григорьев лучше мог оценить его вид. В темном костюме и белой рубашке с узким галстуком Марик выглядел солидно даже при своем небольшом росточке. Волосы зачесаны, как круглая черная шапочка. Смуглое личико и блестящие угольные глаза исполнены решимости.

— Я ваш учитель математики! — объявил он. — Меня зовут Марк Ильич.

Кто-то хохотнул: «Наш Ильич!» И на этом интерес учеников к Марику явно иссяк. Шум разговоров быстро наполнял класс. Марик невозмутимо вытянул левую руку, расстегнул металлический браслет часов и положил их на стол, так подогнув звенья браслета, чтоб видеть наклоненный циферблат. Григорьев машинально тоже взглянул на свои часы.

Класс шумел, занятый собственными делами. Две хорошенькие девушки обернулись к подружкам за следующим столом и вчетвером болтали о чем-то веселом. Два парня рассматривали цветные открытки с фотографиями иностранных автомобилей и вполголоса обсуждали их. Другие двое, толкаясь, вырывали друг у друга попискивающий транзисторный приемничек.

Григорьев ждал, что Марик сядет, раскроет журнал, начнет перекличку. Но он так и стоял у доски, внимательно разглядывая своих новых учеников. Потом спокойно заговорил. И когда Григорьев сквозь гул класса расслышал его слова, то подумал, что Марик рехнулся: он говорил о научно-технической революции и современном значении математики.

Из угла, где сидел Григорьев, казалось, что класс колышется волнами. Вертелись и басили парни, девушки всё громче смеялись, кокетливо вскидывая головы и открывая беленькие зубки.

Возвышаясь над хаосом, Марик отрешенно проповедовал. Теперь он говорил о предстоящем сорокалетии Победы. О том, что войну выиграли не только храбрость солдат и искусство полководцев, не только труд рабочих и крестьян, но и талант ученых и инженеров. В труднейших, неравных условиях победила наша научно-техническая мысль. Для нее не было невозможного. Нехватало алюминия — и лучшие истребители Второй мировой войны «лавочкины» были цельнодеревянными. Ни один цельнометаллический самолет противников и союзников не мог сравниться с ними не только в скорости и маневренности, но и в боевой живучести. Это были гениально задуманные и рассчитанные конструкции.

Класс гомонил, вскрикивал, смеялся. Правда, когда Марик рассказывал об истребителях, мальчишеские голоса в общем хоре начали стихать, ребята стали прислушиваться. Но Марик уже перемахнул в день сегодняшний:

— В войну, — объяснял он, — достаточно было иметь сотни, пусть считанные тысячи таких, как Лавочкин, Ильюшин, Туполев, остальные могли быть просто добросовестными исполнителями. Теперь же необходимы буквально миллионы мыслящих, миллионы инициативных, миллионы творцов. Иначе, — Марик покачал головой, — научно-техническая революция, как всякая революция, может победить, а может и потерпеть поражение. — Помолчал мгновение и добавил: — В какой-нибудь отдельно взятой стране.

Господи! — ужаснулся Григорьев. — Что он говорит?! Где, кому?!

Многоголосый гомон, смех, стук достигли такой силы, что, казалось, в класс сейчас ворвутся разъяренные завуч, директор или кто там еще существует, может вмешаться и навести порядок. Марик кольнул взглядом свои часы, лежавшие на столе.

— Ну что же, — в нестерпимом шуме Григорьев скорее угадал, чем расслышал его слова, — для разминки попробуем решить одну задачку… на сообразительность!

Марик повернулся спиной к классу, взял мел и начал рисовать на черной стеклянной доске: длинный, узкий прямоугольник, под ним кружочки — спереди, сзади, словно колесики. Какая-то тележка.

Класс взревел, как стадион в момент прохода к воротам. Это был знак внимания. Марик неспешно рисовал: колесики стали сдвоенными, какие-то грибки появились спереди и сзади. Да это же буфера, железнодорожная платформа! Несколько узких вертикальных полосок — боковые стойки. И груз — прямые линии во всю длину платформы, одна над другой, одна над другой.

Класс кричал и с грохотом подпрыгивал, вытягиваясь к доске. Марик закончил с боковой проекцией и теперь рисовал ту же платформу спереди: колеса с осью, буферные тарелочки, высокие стойки по бортам. Между ними груз — кружочки, кружочки, плотными рядами, до самого верха. Трубы, что ли? Рисунок выходил удивительно четким. Желтоватые меловые линии на черном с зеленым отливом стекле напомнили Григорьеву огненные графики на экранах осциллографов.