Зимний сон

В тот день подавали суп, салат и тушеную свинину. Японскую еду готовили только раз в неделю. Для затравки я, как всегда, взял бутылку пива и тарелку маринованной нодзаваны. Зная, что я не притронусь к первому, пока не допью пиво, хозяева не спешили подавать суп.

Четверо за соседним столиком находились в благом расположении духа. На вилле был свой теннисный корт, который они, судя по всему, завтра собирались оккупировать. Моя соседка молча цедила суп.

Наконец мне принесли первое.

– Она приехала рисовать, сэнсэй, – сказала жена смотрителя. Девушка взглянула на меня и кивнула, неловко скрывая застенчивость. На вид ей было лет семнадцать-восемнадцать.

– Пробудет тут до понедельника.

– Понятно. Вы в отпуске?

– Ну, вообще-то я не сотрудница компании. У меня дядюшка здешний служащий.

– Он не рядовой служащий, а управляющий. Он мне как раз сегодня звонил, просил передать вам наилучшие пожелания.

Жена смотрителя, толстая особа, смотрелась рядом с мужем несколько комично. Он выглядел образцовым смотрителем, хотя на самом деле почти ничего не делал, а всю работу выполняла его супруга. Это был приземистый сутулый человек с вечно кислой физиономией.

– Мне нравится рисовать, но я не знаю, как это правильно делать.

– Может, поучите ее, сэнсэй? Вдруг вам понравится?

– Просто рисуйте, как бог на душу положит.

Щеки девушки вспыхнули, и она опустила глаза.

У меня не было учителей, и сам я никого не учил. Как-то само собой пошло. Хотя, конечно, очень многие художники учились в каком-нибудь заведении.

– Что рисуете?

Девушка снова опустила глаза.

– Цветы, пейзажи.

– У сэнсэя такие картины, что с ходу-то и не поймешь. Когда прихожу к нему прибираться, мне всегда это в голову приходит.

– Просто у меня нет таланта.

– У вас столько таланта, что мне и не понять. Сэнсэй, она здесь до понедельника пробудет. Может, просто поболтаете с ней?

С женой смотрителя было легко найти общий язык: веселый нрав, наверно, был ее лучшим качеством. Мне нравились такие типажи. Да и вообще я любил общаться.

– Вы ведь, сэнсэй, только у себя и работаете. На природу не выходите.

– Так что я не только посредственен, но и ленив. Жена смотрителя рассмеялась, сотрясаясь массивным телом. Ее тут же подозвали с соседнего столика, где устроилась компания из четырех человек.

Теперь, оставшись со мной наедине, девушка, судя по всему, еще больше смутилась.

У меня было чувство, что в таких случаях что-то говорят.

– Тяжело, наверно, рисовать на улице. Морозно. Высота нешуточная, мы же на высоте – около тысячи трехсот метров над уровнем моря. В хорошую погоду еще ничего, но только набегут облака – и среди бела дня наступает такая стужа.

– Да я не против. Я себе пуховую куртку купила. Надеваю толстый свитер, перчатки.

– Основательно подготовились.

– Хотела снять номер в гостинице, но дядюшка посоветовал сюда податься – здесь, говорит, дешево и чисто. Я больше трех дней все равно не пробуду. Ну, в лучшем случае четыре. Если б могла, дней десять здесь провела бы.

Типичная женщина: стоило ей разговориться, и пошла трещать без умолку. Жена смотрителя принесла нам тушеной свинины. Девушка тут же умяла всю порцию.

– Люблю я краски осени. Они похожи на краски сердца. У сердца, наверное, такие же цвета.

Ей бы понравился поздний Утрилло. Иными словами, вкусы среднего японца.

– Я три года прожила в Европе. Папа – дипломат. Там и влюбилась в осень.

– Да, европейская осень… Однозначно поклонница Утрилло.

Я жевал мясо и слушал, как она рассказывает. Когда я жил в Нью-Йорке, то несколько раз ездил в Париж. Однажды осенью, но особой любовью или ненавистью к нему не проникся.

Мы поднялись, собираясь уходить, и девушка представилась: Акико Цукада. Сказала, что ей восемнадцать, девятнадцатый пошел. Когда я назвал ей свое имя, она опустила голову и вышла из столовой.

2

Я бежал, глядя себе под ноги.

Ноги уже сами знали, где какие ямки и препятствия. При желании я бы мог бежать с закрытыми глазами.

По обыкновению я добежал до перевала.

Пока разминался, заметил Акико Цукаду. На травянистом склоне виднелась обращенная ко мне спиной фигурка в бежевой пуховой куртке и светло-коричневых брючках. Еще на ней были светло-розовые перчатки и меховая шапка. Девушка терялась на фоне высохшей бурой травы.

Казалось, Акико меня заметила. Когда я распрямился, она обернулась и кивнула.

Я стал спускаться, по пути раздвигая сухую траву, и остановился позади девушки.

– А я думал, вы с мольбертом.

Акико сидела на земле, положив на колени самый обыкновенный альбом. Только вот рисунки ее обыкновенными я бы не назвал.

– А там, на дороге, ваша машина?

– Моя.

– Если подняться повыше, там море осенних красок.

– Честно говоря, меня не слишком-то интересует осенняя листва.

– Но ведь это истинные краски осени.

– Я бы скорее использовала их как фон, чтобы подчеркнуть холодность какого-нибудь валуна.

Акико рисовала торчащий из травы валун. Выбор несколько необычный, но рисовала она вполне пристойно. Однако дальше того, чтобы передать форму, дело не пошло.

– Сколько вы сделали набросков?