Зимний Туман - друг шайенов

"Ох и стерва", — подумал Гончар, шагая за ней по тропе и наблюдая, как колышется платье вокруг ее широких бедер. Женщине было лет тридцать, и по тому, как она держалась, Степан понял, что это вдова. Бездетная вдова, потому что с детьми ее взяли бы в свою семью родичи погибшего мужа. Одинокая, крепкая, бойкая — таким кумушкам лучше не попадать на язычок.

— Разве имя можно заслужить? — спросил он. — Чем ты заслужила свое?

— Ты бы не спрашивал, если бы знал язык сутайо.

Она зашагала быстрее, ловко уклоняясь от ветвей. Ни один листик не шелохнулся на ее пути. Степану пришлось замедлить шаг, чтобы идти так же бесшумно, не задевая вязанкой за деревья и не наступая на сухие ветки, поэтому она намного опередила его и первая присела к костру рядом с Ахатой.

Отец и дочь перекинулись негромкими словами, и Сентаху рассмеялась. Шаман пошевелил палкой в костре и сказал:

— Вчера моя дочь расставила ловушки в лесу. Если ты не устал, сходи вместе с ней, забери пойманную дичь. Я приготовлю тетеревов. Их мясо полезно для тебя.

Гончар положил вязанку на траву и отряхнул рубаху.

— Я не устал. Пусть твоя дочь скажет, куда идти, и я принесу дичь. Если она ждет меня в этих ловушках.

Шаман, прикрыв глаза, задумался о чем-то, а потом произнес:

— Ты принесешь двух тетеревов. Старого косача и молодого петушка. Косач запутался в сети, а петушок висит в петле.

— Я не привык ловить птицу силками, — сказал Степан, пытаясь загладить невольное оскорбление. Как он мог усомниться в охотничьей магии? — Дай мне ружье, и я набью полный мешок дичи.

— Здесь нельзя стрелять, — ответил Ахата. — Идите и не задерживайтесь.

Сентаху подняла с земли длинную меховую безрукавку и накинула себе на плечи.

— Идем, Горящий Волк, пока ты совсем не остыл.

Гончар присел рядом с шаманом и спросил негромко:

— "Сентаху" — это значит "сорока"?

— Мокрая Сорока, — кивнул Ахата. — Она получила это имя в детстве, и так до сих пор от него не избавилась.

— И не избавится, — согласился Гончар.

Они углубились в лес, поднимаясь по склону горы. Степан едва поспевал за дочкой шамана, но его радовало то, что он перестал задыхаться. С каждой минутой он чувствовал себя все лучше. Когда на пути оказался быстрый ручей, он перемахнул его одним прыжком и подал руку Сороке, которая переходила вброд, высоко подняв подол рубахи.

"А ножки-то у нее не сорочьи, и все остальное тоже", — думал Степан, жадно оглядывая грудь, проступающую под тонкой тканью. Сентаху перехватила его взгляд, но не смутилась, а, наоборот, подтолкнула его бедром. От игривой улыбки ее глаза стали еще уже, а лицо еще шире:

— Почему ты остановился? Увидел что-то страшное?

— В этой жизни больше нет ничего страшного, — сказал он, облизав губы и с трудом заставив себя отвернуться. — Все страшное осталось в прошлом.

— Мужчины всегда говорят, что ничего не боятся. Не знаешь, куда уходит их отвага, когда они рядом с женщиной?

— Ты могла спросить это у мужа.

— Не успела. Нам с ним некогда было говорить. Я слышала, у тебя была жена-шайенка. Ей нравилось жить с белым?

— Думаешь, белые так сильно отличаются от индейцев?

— Не знаю. — Она остановилась, прислушиваясь. — Тише. Ты очень громко дышишь.

— Индейцы не дышат?

— Иногда они дышат даже громче, чем ты. Иногда они рычат как медведи. И вопят как кошки. И не дают спать соседям. Поэтому для молодых ставят палатку подальше. Чтобы не мучить стариков.

Она скинула безрукавку, расстелила под березой и опустилась на нее.

— Сядь рядом. Расскажи, как ты встретился со своей первой женой. Я знаю, у тебя было много женщин. Но я хочу услышать про самую первую.

— Когда мы встретились, я не знал, что она станет мне женой, — сказал Гончар, присев на корточки.

Сентаху легла на бок, опираясь на локоть.

— Почему ты замолчал? Я слушаю.

Он прилег рядом, и его ладонь сама собой опустилась на ее бедро.

— Да, я и думать об этом не мог. Я просто помог ей добраться до станции. Так получилось, что мы жили в одном доме. Она болела, и я ее лечил. И однажды ночью она сама пришла ко мне. И стала моей женой.

— Она легла рядом с тобой и сказала, чтобы ты не двигался, да?

— Да.

— Она сама раздела тебя, да? И лежала на тебе, и вы оба замерли, да? Она сказала, что так это делают улитки?

— Да, да, да…

— Сними рубаху. Я хочу видеть твою кожу.

Ее горячие пальцы скользнули по его груди.

— Смотри, рисунок остался. Я думала, что смыла его, а он опять проступил.

— Ты смыла рисунок? Ты?

— Ну да, я. Я долго мыла тебя, когда все уехали. У тебя спина была в черных полосах от крови. А грязь на ногах засохла так, что я отбивала ее камнем.

— Не отбила ничего лишнего? — спросил он, теряя голову от ее голоса.

Сорока хихикнула и распустила его пояс.

— Нет, все на месте.

Жаркая волна окатила его, и он затрясся, как в лихорадке.

— Какой ты горячий, — сказала она и опрокинулась на спину, раздвигая согнутые ноги. — Иди сюда, остынь.