Зимний ветер

— С победой тебя, Тереша, — торжественно, почти сурово произнес Гаврик, протягивая брату замерзшую руку. — Взял штаб без боя. Город в наших руках. Я только что звонил в штаб на Торговую и разговаривал с Родионом Ивановичем.

— Знаю, — ответил Терентий и, аккуратно поставив дымящуюся кружку на прилавок рядом с собой, притянул к себе Гаврика, и они с такой силой поцеловались, что у Терентия сползла на ухо черная каракулевая шапка.

— Дожили наконец! — сказал он и вытер ресницы ребром ладони. — Так-то, братик мой дорогой.

Он держал Гаврика за плечо и всматривался в его лицо с нежной гордостью. Он, наверное, в эту минуту вспомнил его маленьким мальчиком с облупленным носиком и босыми ногами, темными, как картошка.

— Добились-таки своего! А, сестричка, и ты здесь! — сказал он, заметив за спиной Гаврика Марину. — Все время ходите вместе?

— А как же! — весело ответила Марина. — Куда он, туда и я.

И, обняв Терентия, несколько раз поцеловала его в густые висячие усы с проседью.

— С победой вас!

Терентий взял ее за плечо своей большой рукой с плоскими желтоватыми ногтями и все с тем же выражением нежной гордости стал всматриваться в ее немного отекшее, побелевшее от мороза, оживленное и вместе с тем немного виноватое лицо, как бы все еще озаренное лунным светом.

— Гляди! — сказал Терентий ласково и погрозил ей пальцем. — Ты бы лучше дома сидела: в твоем положении бегать по городу не слишком полезно.

— А какое у меня положение? — засмеялась Марина. — Весьма обыкновенное. Другие женщины в таком положении целый день не отходят от плиты или от корыта, рожь жнут — и ничего. Всего четыре месяца.

— Ну не знаю. Тебе видней. Как думаете назвать хлопчика?

— Марат, — сказала Марина. Видимо, вопрос был уже решен. Помолчали.

— Ты зачем сюда явился? — спросил Терентий брата.

— Родион Иванович послал посмотреть обстановку. А сказать правду, здорово-таки захотелось тебя побачить и лично поздравить с нашей победой.

— Добре. Побачил. Поздравил. Посмотрел обстановку. За это тебе спасибо. А теперь езжай дальше, занимайся своими делами, а мы будем заниматься своими: тут у нас на путях целый эшелон с оружием, нужно его учесть и принять по акту. Потому что, хотя мы сегодня и победили, неизвестно еще, что будет завтра. Не так ли?

— Надеюсь, завтра будет то же, что и сегодня.

— И я тоже надеюсь.

— Хотя умные люди говорят: не кажи «гоп», пока не перескочишь, — сказала Марина.

— Мы уже перескочили, — сказал Гаврик.

— Давай бог, — вздохнул Терентий.

— Так до завтра.

— Утром пленум Совета.

— Знаю. Еду по району известить людей.

— Езжай.

— Счастливо оставаться!

— До завтра!

Когда они вышли на привокзальную площадь, небо в зените совсем расчистилось, но со стороны Дофиновки на город двигалась сплошная белая туча. Она лежала, как громадная плоская льдина, над озаренными луной крышами Пушкинской улицы и колокольней Андреевского подворья.

Мирно, по-дореволюционному светился циферблат вокзальных часов.

Гаврик засмеялся. Марина вопросительно посмотрела на него.

— Ты что?

— Понимаешь, Марочка, я по этим часам, когда был маленький, учился узнавать время. Считал по пальцам: одна, две, чечире… Девять и еще трошечки…

Она прислонилась на миг к его плечу.

Освещенная кострами, стояла в лунном небе каланча Александровского участка с коромыслом для вывешивания черных шаров. По их числу можно было узнать, в каком районе города горело. Шаров не было. Нигде не горело.

Все спокойно.

Гаврик и Марина подумали и поцеловались. От мороза у них были совсем твердые щеки.

Штабной автомобиль проехал вдоль пустынного в этот поздний ночной час Александровского базара, мимо крытых павильонов мясников, мимо рыбных рядов, даже и сейчас на всю площадь воняющих рыбой.

Гаврик опять засмеялся. Именно здесь он когда-то продавал бычки мадам Стороженко.

В лесном ряду, освещенные лунным светом, белели длинные тесины, косо прислоненные к почерневшему кирпичному брандмауэру с пожарной лестницей, где на большом выбеленном квадрате было написано аршинными буквами: «Дрова и уголь».

27. В железнодорожных мастерских

В центре города улицы были пустынны, окна темны, железные шторы магазинов опущены, ворота заперты, в подворотнях дежурили насмерть перепуганные, замерзшие члены «домовой охраны», всюду враждебная, настороженная тишина, лишь изредка нарушаемая одиночным выстрелом или шагами патруля.

На окраинах, напротив, несмотря на позднее время, во многих окошках светился огонь. На углах трещали костры. По улицам ходили люди, кое-где образуя небольшие митинги. Слышалось дребезжание извозчичьих пролеток.

Изредка проезжал грузовик с матросами и солдатами.

Там и тут мелькали электрические фонарики.

В общем, все это чем-то отдаленно напоминало таинственное возбуждение пасхальной ночи.

Люди бежали за автомобилем, и Гаврик, стоя впереди рядом с шофером и держась за медный край ветрового стекла, время от времени кричал: