Зимний ветер

– Победа будет, когда мы разобьем немцев, – сухо, упрямо и както слишком по-офицерски сказал Петя. – И я совершенно не понимаю, почему торжество. Немцы под Псковом. Макензен подошел к гирлу Дуная. Румыны продали нас. По-моему, положение хуже губернаторского. Россия трещит по всем швам. А ты радуешься, что победил каких-то затрушенных гайдамаков! Тоже вояки!

Петя сел на деревянный ящик с веревочными ручками от трехдюймовых снарядов, поставил локти на колени и уперся подбородком в ладони.

– Устал, – сказал он, неподвижно глядя перед собой сонными глазами.

Гаврик положил ему руку на плечо, другой рукой обнял Марину. Сбил фуражку набок. Задумался.

– Нет, – сказал он решительно. – Рабочий класс не допустит. Ты не понимаешь, что такое русский рабочий. Он недооценивает силу рабочего класса, верно, Марина?

– Он просто не понимает, – сказала Марина.

– Чего я не понимаю? – спросил Петя.

– Неизбежности мировой революции.

– Пока наступит мировая революция, немцы нас слопают со всеми потрохами.

– А вот как раз не слопают.

– Почему?

– Подавятся.

– Неизвестно.

– Известно. Немцы разные. Есть немцы – пролетарии и есть немцы – капиталисты, помещики, прусские юнкера. Большинство немцев – пролетарии. Они нас не предадут.

– Кого – нас?

– Русский пролетариат.

– Они-то, может быть, и не предадут, да беда в том, что власть у них находится в руках кайзера и его генералов.

– Не сегодня-завтра кайзеру дадут по шапке, как нашему Николашке.

– Все равно. Останутся генералы, капиталисты, ихние Корниловы и Рябушинские.

– Ну, брат, со своими генералами и капиталистами немецкие рабочие как-нибудь справятся. Дело наглядное. Лиха беда – начало. У нас будут учиться. Теперь покатится. По всему миру. Не остановишь.

– Ты, брат, не слишком заливай, – сумрачно сказал Петя и сплюнул под ноги.

– Ничуть! Знаешь, как мы научились управляться с нашими генералами? Они нас теперь ух как боятся! Чуть что – сдаются. Не веришь? – сказал Гаврик, заметив недоверчивую улыбку Пети, и прищурился одним глазом, словно прицелился. – Марина, показать ему?

– Покажи.

Гаврик вынул из полевой сумки пачку бумажек и, послюнив пальцы, достал одну. Протянул Пете.

– Грамотный?

Петя прочел забрызганную кляксами бумажку с подписью ЗаряЗаряницкого.

– Видал? – сказал Гаврик, похлопывая по генеральской шашке с золотым эфесом и георгиевским темляком, которую взял себе как трофей и повесил через плечо. – Не серчаешь, что пришлось так грубо обойтись с твоим будущим родственником?

О Петином романе, конечно, было известно всем. Да он его и не скрывал. Напротив. Ему было лестно, что слух о его победе над Ирен долетел даже до Ближних Мельниц. Тому же, что она дочка генерала, он не придавал значения. Вернее, он об этом как-то не удосужился серьезно подумать.

Он не ожидал, что дело может обернуться таким образом. В сущности, он не представлял себе, что Заря-Заряницкий может играть какую-то – как теперь выяснилось, довольно крупную – роль в политике, в лагере контрреволюции, в войсках Центральной Рады.

Петя простодушно думал, что генерал служит где-то у гайдамаков, ловчится вроде того, как ловчился Жорка Колесничук.

Однако дело вышло посерьезнее.

Любовь любовью, но ведь генерал Заря-Заряницкий и впрямь его будущий родственник.

"Тесть, свекор, зять, свояк или как это в таких случаях называется", – думал Петя, совсем по-солдатски растирая сапогом окурок, и морщился.

– Что же ты от меня хочешь? – спросил он Гаврика напрямик, хотя и с некоторой напряженностью, но все же смело глядя в глаза своего друга.

– Хочу тебя предупредить, что твой Заря-Заряницкий – большая-таки сволочь.

– Во-первых, он не мой, а во-вторых, лично мне неизвестно, что он сволочь.

– Это я тебе говорю, – сухо сказал Гаврик, нажимая на "я". – Редкая контрреволюционная гадина. Кадет, корниловец, изменник… Солдаты один раз его уже чуть не отправили в "штаб Духонина". К сожалению, тогда ему удалось спасти шкуру. Сегодня ему очень сильно повезло. Я бы мог поставить его к стенке, да не захотелось мараться. Я просто забрал у него оружие, заставил дать подписку и отпустил к чертовой матери. И, слышь, ты ему передай, что если он, не дай бог, нарушит данное слово, то пускай тогда не пускает сопли, потому что все равно не поможет.

– Это меня не касается, – сказал Петя.

– Не знаю, – сказал Гаврик. Петя вспыхнул.

– Во всяком случае, я никому не позволю вмешиваться в мои личные дела!

– Молодец, – сказала Марина. – Вот именно за это я тебя и уважаю. Не говорю "люблю", потому что не знаю, как на это посмотрит он.

Марина мельком взглянула на Гаврика, как бы слегка поддразнивая.

– Валяй, валяй, – сумрачно сказал Гаврик.

– "Коль любить, так без рассудка". Верно, Петя? – сказала она, красиво встряхивая головой, как всегда, когда цитировала стихи или говорила о чем-нибудь возвышенном. – Тут я целиком на твоей стороне. Никто не смеет влезать в чужую душу.

Помолчали.

– Она тебя сильно любит? – спросила Марина вдруг, пристально глядя своими блестящими, темными, немного мрачными глазами, и Пете трудно было понять, чего здесь больше – дружеской прямоты или женского любопытства.

Он молчал.