Зимопись. Книга 1. Как я был девочкой (СИ)

— Наращивали силу, грезили о несбыточном… Алла-всеприсутствующая, да простит Она нас и примет, все видит. Нельзя сестре идти на сестру. Даже если имелась причина. Это худшее из богохульств.

Вошли в свои комнаты. Зарина бессильно опустилась на лежак, обхватив голову.

В дверь постучали.

— Ваша очередь!

— Куда? — вскинула девушка мутный взор.

— Мыться, — объяснил я. — Вместо завтра.

В ее лице не осталось ни капельки солнца. Напряглась. Нахохлилась. Сказала, словно плюнула:

— Чего сидишь? Иди, милуйся со своей Томочкой. Она же знает, кто ты? Вот и парьтесь себе вдвоем.

И — слезы. Непрошибаемый женский аргумент. Далее — сквозь них, словно из преисподней, в нелогичном бреду и чудовищной горячке:

— Мне никогда не сравниться с ней. Она всегда будет для тебя лучшей. Она была, есть и будет, а я — временная соседка по комнате. Случайная попутчица, вечная обуза.

Ква-а-антовый парадокс и сбоку бантик. Еще девчачьей ревности не хватало. Думал, она из-за известий из дома. Нет, у нее раньше началось. Теперь вот плюсом наложилось. Капец и маленькая тележка.

— Нас позвали? — решительно схватил я ее руку и рывком поднял маленькое тельце. Зарина почти взлетела. — Идем.

Вторая рука проскрежетала ругнувшейся дверью нараспашку. Снаружи стояла Тома.

— Я услышала…

— Не надо, — перебил я. — Спасибо. Мы сами.

— Уверен?

— Я сказал спасибо, мы сами.

Томин мозг отказывался понимать происходящее. На ее глазах взбешенный я вытащил из комнаты упиравшуюся Зарину, всю в слезах и соплях, и, не отпуская, попер в помывочную.

— Если что… — крикнула вслед Тома, намекая на любую помощь.

— Учту, — пообещал я.

Встречные-поперечные смотрели на нас с нескрываемым любопытством. Словно родитель не мог уговорить грязнулю-дочку залезть в ванну и применил силу.

Едва дверь помывочной за нами закрылась, ярость куда-то подевалась. Включились мозги. Ну и что я натворил?

Зарина села на пол и закрылась руками. Пришлось взять под мышки, поднять и поставить. Она слабо отбивалась и шмыгала носом.

— Успокоилась? — спросил я, отступая на шаг.

— Угу, — кивнула она опущенным лбом.

За волнениями дня прошло мимо разума и вдруг проявилось: ночью мне сделали предложение. А я, болван, проигнорировал. С ее точки зрения. Со своей, несомненно, прекрасно объяснил, что никогда и ни у кого не стану одним из. Но вряд ли моя соседка, воспитанная этим миром и не знающая ничего другого, поняла, что хотел сказать. Она услышала не слова, а смысл. Он был ясен: вместе с местными законами я послал подальше и ее. Почему? Опять, зачем слушать ушами, если есть глаза. А они видят соперницу. Вот результат.

— Сейчас — моемся, — командным тоном сообщил я девушке, поворачиваясь спиной и быстро раздеваясь, — а дома поговорим. Хорошо?

— Угу, — с последним всхлипом донеслось сзади.

Ох, не выкинула бы какой-нибудь фортель. И я пошел с козыря:

— Ничего у меня с Томой нет и быть не может. По определению.

— Это как? — с тихой надеждой всплакнулось за спиной.

— Вот так. Абсолютно.

Умолкнув, я полез в большую бадью и долго отмывался от недельных грязи и пота, не бравшихся ежедневной холодной водой. И ни разу не обернулся. Но уши напряженно вслушивались, как пыхтит маленькая соседка, взбираясь в бочку, как плюхается и плескается, как усиленно драит кожу над водой и с бурными бульками под. Как затем трется жестким полотенцем и взмахом влетает в рукава рубашки. Как легонько поскрипывает входная дверь.

Когда вылезал вытираться, ее уже не было.

Глава 9

Дневная прохлада сменилась духотой. Склонявшееся солнце вдруг напомнило о себе нестерпимой яркостью. Выходившие из помещения прикрывали глаза. Многие скинули часть лат, достаточную, чтоб увеличить обдув, но притом сохранить лицо.

Феодора-дробь-Фома с Глафирой по-прежнему обнимали телами столб, глядя на окружающее страшными глазами, в которых — все. От ужаса смерти до презрения. От жалостливой мольбы до надменного хохота сверхчеловеков, поднявшихся над жизнью, улетевших за смерть. Кровь давно подсохла. Шрамы зарубцевались, став темно-бардовыми. Мышцы давно затекли. Если развязать, они не смогут двигаться. Кровоснабжение во многих местах пережато.

Только вспомнил про ожидавших казнь, как появились два бойника и принялись снимать с них веревки. Размотав, осужденных грубо отодрали от столба. Скрючившиеся взвывшие тела потащили в помещения. Наверное, опять в карцер.

Перед шатрами сооружалось нечто вроде помоста. Деревенские плотники и отправленные в помощь бойники обтекали потом. Безрукавки крепостных промокли насквозь, но никто не рискнул их скинуть — слишком много важных персон вокруг. Зато им было проще в нижней части тела. Средней длины юбки легко вентилировались, чего не скажешь о длинных балахонах бойников. Те просто жарились, но марку держали. Никто не жаловался.

Учениц собрали на траве в уголке поля. Морщась от солнца, девочки разлеглись кто как. Большинство связали рубахи узлом на животе. Подставляли плавно угасающим лучам лица, шейки, открытую часть груди и даже ступни. В отличие от давних веков моего мира, здесь знатные особы не сторонились загара.