Зимопись. Книга шестая. Как я был стрелочником

Слово резало по живому, вновь захотелось ругнуться. Сдержался. Пусть называет, если ей так спокойнее.

В трюме латы полетели на пол, я снова настелил лежанку, на которой мы и устроились бок о бок. Приятно ощущать тепло лежащего рядом человека. Любослава не возражала, даже чуточку льнула ко мне, почувствовав кусочек безопасности среди рухнувшего мира.

– Можно? – спросил я, приподняв руку и кивнув на вздутый мяч живота.

– Да, хозяин.

Ладонь опустилась на покрытую дерюгой плотную выпуклость. Внутри была тишина.

– Лучше вот так.

Девушка выдернула тканевую прослойку между рукой и кожей. Меня обожгло прикосновением к сокровенному.

Странное чувство. Под рукой словно зыбкая пелена, за которой растет и мужает параллельный мир. Уверен, такая же отделяет окружающий мир от моего прежнего. Нас, четверых дельтапланеристов, «родило» сюда для каких-то целей. Не знаю, как с остальными, а со мной все ясно. Рожденный из чрева выносившей меня реальности, я рос и мужал, как подобает мужчине, и за небольшое время сумел стать старше на целую жизнь. Теперь мне не требовалась помощь, я мог помогать сам. Не в этом ли смысл жизни – делать все, что можешь? Выходит, я живу. Дома не жил, там я играл в жизнь. Здесь, где жизнь играет со мной, я живу.

– Он действительно пихается? – спросил я.

– Только когда рад или недоволен. Сейчас он спит.

Улыбнувшаяся Любослава накрыла мою ладонь своей, а щека доверчиво привалилась к моему вздрогнувшему плечу. – Ему хорошо. А вам, хозяин? – вдруг встрепенулась она.

Второй рукой я вернул ее лицо на плечо.

– Отдыхай. Мне тоже хорошо.

Некоторое время мы лежали, наслаждаясь маленьким отпуском из ада. Что я мог сделать для Любославы? Сейчас – ничего больше того, что делал. Можно попытаться поднять якорь, хотя одному это не по силам. Но даже если. Нас понесет течением в неизвестные края. Мне неизвестные, да, а ушкурники здесь как дома, и скоростной «Шнурок» настигнет в два счета. Не вариант.

Еще можно проковырять доски и пустить посудину ко дну, если станет совсем невмоготу. Пусть я не падальщик, но и нее падаль. «Врагу не сдается наш гордый Варяг»…

– Умеешь плавать? – спросил я.

– Плохо.

Девушка съежилась. Боится, что какую-то гадость придумаю для своего развлечения, или просто за ребенка боится? А мысль появилась такая: спуститься потихоньку за борт и – вплавь до ближайшего леса, где дать деру…

С беременной напарницей не побегаешь. И не поплаваешь. И вообще – не. Если смысл в безопасности ребенка, то на данный момент безопасней остаться здесь. Надежный пол, крепкие стены и вменяемый я рядом – самое большее, на что она может рассчитывать в сложившейся ситуации.

– Вас зовут Чапа, хозяин, если я правильно расслышала?

Я кивнул. В ее сознании это имя не ассоциируется с непутевым зятьком. Хорошо, но наводит на мысль, что она многого не знает о родственниках.

Словно подслушав, в разворошенную воронку памяти влетел второй снаряд:

– Можно поинтересоваться, откуда вы знаете нашу семью?

Ненавижу врать, тем не менее – надо. Правда подождет своего часа, пока не исчезнет прямая угроза нескольким жизням.

– Бывал в Зырянке гостем.

– Всех знаете, или только отца с Любой?

– Всех. Тебе не известно, где сейчас Елка, Постник, Урюпка, Фенька?

Голова на моем плече отрицательно мотнулась.

– Зырянка разграблена, многие убиты. О родственниках слухи не дошли. Надеюсь, что живы. – После судорожного всхлипа последовало тихое добавление: – Что хоть кто-то жив.

– Кто разграбил? – напрягся я.

– Убегайцы.

– А папы и конязь куда смотрели?!

– Конязь из-за чего-то повздорил с папами, начал готовить разборки, могла начаться смута… Подоспело известие о подходе имперской армии. Муж ушел в ополчение, их вместе со служивыми перебросили к границе. Все понимали: убегайцев оставлять в тылу опасно. Конязь распорядился выдать им оружие и тоже отправить на передовую. До боев не дошло – одни из спасизадов сразу перебежали к противнику, другие повернули оружие против нас. Вооруженные банды заполонили страну, творили, что хотели, многие деревни вроде Зырянки перестали существовать. Какой смысл воевать с империей, если твой дом горит? Конязь отправился восстанавливать порядок, а папы за его спиной договорились с дикими и сдали страну без боя. Многие не приняли позорный мир, в том числе мой муж. Ополчение разделилось на два лагеря. Одни поддерживали пап и подчинение па-хану, другие встали за свободу. Конязь со сторонниками оказался в меньшинстве. Его разбили, начались гонения. Муж выжил. Он успел забрать меня из дома, но скрыться не удалось. В дороге нас схватили. Его посадили на кол у меня на глазах.

Страдалицу прорвало, рыдания сотрясали, отчего лоб стучался в мою ключицу, а тело ходило могучими волнами. Меня било ритмично обрушивавшимися цунами, от потока слез намокла рубашка. Я крепче прижал к себе пышный комок бед и нервов, несший внутри новую жизнь. Сволочи. Почему от недоговороспособности власть имущих всегда страдают невинные? Свободной рукой я погладил Любославу по волосам.

Когда плечи перестали дергаться, а всхлипошмыганья утихли, донеслось: