Зимовьё на Гилюе

– Ну вот, когда разыщешь, тогда и поговорим, – ответила Софья, – тогда и буду твоей.

И девушка, бросив обгоревший и порядком укоротившийся прутик в костёр, ушла. Только белая коса ещё долго мелькала в темноте наступившей ночи.

Ергач остался один сидеть на берегу Амура. Искры улетали ввысь и, обращаясь в звёзды, рассып'aлись по Млечному Пути.

И звенели, звенели, не переставая, китайские колокольчики на реке…

Глава II Тайна Спиридонова ручья

Легенда об Эльгакане. Эпизод второй

В ту ночь Ергач плохо спал. Не успел он вернуться домой, как поднялся сильный ветер. Кряхтели лиственницы. Стучала в сенях надорванная доска. Шквал сорвал замки со ставней, и они беспомощно взмахивали в темноте потрескавшимися деревянными крыльями; скрипели ржавые петли ворот; и какой-то жалобный волчий плач беспрестанно слышался в звуках ветра…

Ергач не сразу различил в зловещей какофонии непогоды тихий, как царапанье, стук в дверь. Поначалу он принял его за слуховой обман. Но стук повторился.

Охотник встал с покрытых медвежьими шкурами нар и подошёл к двери, на всякий случай прихватив со стола нож в меховых оленьих ножнах. Стук не прекращался и теперь стал более отчётливым. Тогда Ергач откинул крючок и открыл дверь. Что-то тёмное и бесформенное вторглось в избу и, словно куль с картошкой, рухнуло на пол. Сжимая извлечённый из чехла нож, хозяин опасливо отступил назад, к столу, и поспешно разжёг керосиновую лампу. Жёлтое пламя, тускло бьющее сквозь закопчённое стекло, высветило седого длиннобородого бродягу, распластанного на грязных досках. Незнакомец казался мертвецом, лишь слабое судорожное дыхание говорило о том, что в иссохшем одеревеневшем теле ещё теплится уголёк человеческой жизни. Ергач перенёс гостя на свои нары.

Незнакомец очнулся только через сутки – на следующую ночь, когда ветер и тучи (так и не разродившиеся ни дождём, ни снегом) ушли и в водах Амура снова отражались звёзды. Ергач поднёс к потрескавшимся губам бродяги глиняную чашку слив'aна – солёного плиточного чая на топлёном молоке и масле. Тот шумно, с прихлюпываниями выцедил её и снова погрузился в забытьё. Утром он уже настолько окреп, что смог выпить миску горячего глухариного бульона. Он всё порывался что-то сказать, мычал и пыхтел, округляя жёлтые глаза, но Ергач останавливал его, понимая, что попытки заговорить отнимают силы больного.

Лишь на третий день вечером прошли жар и озноб и вернулись силы. Незнакомец уже мог вставать, выходить на двор. Мало-помалу он начал говорить и наконец поведал охотнику свою историю.

Бродягу звали Куприян Никодимович Ермолов. Родился он в забайкальской станице на реке Шилке в год отмены крепостного права. Отцом его был заезжий казачий сотник, а матерью оседлая тунгуска. Когда Куприяну исполнилось тринадцать, в семье появился отчим из пермских крестьян-переселенцев, который сразу невзлюбил пасынка. Жизнь под одной крышей с новоявленным родителем стала невыносимой, и Куприян убежал из дома. Сначала попрошайничал по станицам, нанимался в батраки, был водовозом, истопником, а потом прибился к вольным старателям. Потекли годы, наполненные лишениями, голодом и тяжёлым трудом среди дикой бескрайней тайги. В 1883-м до их бродячей артели докатился слух о несметных богатствах только что созданной Желтугинской республики, которая находилась в Маньчжурии недалеко от российской границы, но не подчинялась ни китайскому, ни российскому императорам и в которой золото было разбросано по мху, словно льдышки после града, только нагибайся да складывай в кули. Из Забайкалья через отроги Олёкминского Становик'a их небольшая артель из семи человек отправилась к Амуру.

Но людская молва оказалась наполненной домыслами. Долина реки Желтуги не была устлана самородками. На вид это была унылая заболоченная низменность, поросшая чахлыми лиственницами и опоясанная покатыми боками приземистых сопок. Однако золота в этих гиблых краях всё же было больше, чем они когда-либо встречали. Не зря острые на язык репортёры амурских и забайкальских газет называли Желтугу Амурской Калифорнией.

Пришлая из Забайкалья артель в складчину арендовала кусок земли в одном из пяти штатов[6] республики и начала рыть яму. Ямой называлась кустарная шахта, уходящая под землю на глубину в два-три человеческих роста, на дне которой лучами расходились в разные стороны горизонтальные галереи-'oрты. В тёплое время года вода, сочащаяся из мари[7] как из мочалки, заливала орты, поэтому выработка песков велась зимой, промывали тут же – в больших закопчённых чанах с растопленным снегом.