Зинаида Серебрякова. Мир ее искусства

З. Е. Серебрякова. Полуобнаженная натурщица. 1928. Кыргызский национальный музей изобразительных искусств им. Г. Айтиева

Зинаида Серебрякова показала себя замечательным ориенталистом. Она очень надеялась на продажи работ с выставки, но они только-только покрыли расходы на аренду помещения. М. Л. Зеликин писал П. Д. Эттингеру из Парижа в Москву: «У Bernheim’a открылась выставка З. Серебряковой. Я был там два раза и был буквально восхищен. Вещи эти должны нравиться, эффектны, а кроме того, должны найти и специального покупателя, связанного с колониями (вся выставка — результат путешествия в Марокко), но я видел, что продано лишь 2–3 вещи из 50»^[117].

Следующая выставка, прошедшая в галерее В. Гиршмана 30 апреля — 14 мая 1929 года, была более коммерчески удачной. Работы приглянулись парижским коллекционерам. Выставка также понравилась Сомову: «Множество прелестных этюдов: ню, натюрморты, пейзажи, портреты… Успех Серебряковой очень недурной, в 1-й день она продала на 10 тысяч и получила заказы на портреты»^[118].

Но сама Серебрякова первой поездкой в Марокко была недовольна. О своих трудностях в путешествии она писала брату Евгению: «Очень мне помешало, что я была одна и стеснялась и боялась уйти из города, поехать в горы Атласа и другие города Марокко, например, в Фес, который, говорят, в сто раз живописнее Марракеша»^[119].

З. Е. Серебрякова. Вид с террасы на горы Атласа. Марракеш. 1928. Калужский музей изобразительных искусств

Поэтому, когда бельгийский банкир Анри Лебёф предложил Серебряковой еще раз поехать в Марокко на тех же условиях (по приезде он заберет понравившиеся ему работы), художница согласилась. Символично, что эта поездка состоялась ровно через 100 лет после Делакруа и тоже в период дождей. На этот раз был выбран другой маршрут. В феврале 1932 года пароходом она добралась из Марселя до Касабланки. Несколько недель прожила в Фесе, посетила город Сефру, где рисовала марокканских евреев, и живописный город Мулай-Идрис, открытый для европейцев всего за несколько лет до этого. В конце февраля — начале марта переехала в Марракеш, где получила пропуск от инспектора по искусству и историческим памятникам Марокко с разрешением свободно работать во дворцах Бахия и Дар-Бейда (госпиталь Мезоннав), усыпальнице Саадитов и других местах.

На этот раз кроме пастели художница взяла с собой масло и темперу. Своей свежестью, обобщенностью, повышенным вниманием к свету темперные пейзажи Феса и Марракеша родственны дореволюционным пейзажам Нескучного. В Марракеше Серебрякова снова остановилась в доме мадемуазель Леру в самом центре города, на улице Риад Зитун, рядом с дворцом Бахия. В письме дяде Шуре и тете Ате она пишет о плохой погоде: «Скоро я уезжаю из Марракеша, где мне этот раз так не повезло — весь март солнца („шимса“) не было, а только „шуа“ (дождь). И хотя здесь необычайно pittoresque [фр. живописно], но одной мне трудно рисовать»^[120]. В начале апреля она вернулась в Париж.

З. Е. Серебрякова. Музыканты. Араб и негр. 1928. © Чувашский государственный художественный музей, Чебоксары, 2017

За время поездки было создано более 200 работ. Более 40 из них экспонировались на большой персональной выставке в галерее Шарпантье в Париже 3–18 декабря 1932 года. Выставка получила самые положительные отзывы в прессе. Критик Камиль Моклер в газете Ле Фигаро писал: «У госпожи Серебряковой живописный темперамент подкреплен глубоким и упорным изучением натуры. Никогда еще современное Марокко не было увидено и воспето лучше. И как мы должны быть довольны, что среди окружающей нас посредственности можно встретить талант такой величины»^[121].

На следующий день, 10 декабря, в газете Последние новости вышла статья Александра Бенуа, в которой он тоже высоко оценил марокканские серии Серебряковой: «Пленительна серия марокканских этюдов, и просто изумляешься, как в этих беглых набросках (производящих впечатление полной законченности) художница могла так точно и убедительно передать самую душу Востока… Сколько правды и своеобразной пряности в этих розовых улицах, в этих огромных базарах, в этих пестрых гетто, в толпах торгового люда, в группах зевак и апатичных гетер. Все это в целом du beau documentaire [фр. очень документально] и в то же время de la beaute tout court [фр. просто красиво]. Люди такие живые, что, кажется, точно входишь с ними в непосредственный контакт, точно лично знакомишься с ними»^[122].