Зинзивер

Розочка слегка приподнялась и, по-моему, открыв глаза, стала поворачиваться на другой бок. Я говорю "по-моему" потому, что не уверен, гнев ее напугал меня, и я пал ниц, чтобы не предстать перед ней в образе пусть мнимого, но подлеца.

Я лежал на полу, и в глазах у меня закипали слезы от обиды за нее - она столько вынесла всяких лишений, вернулась домой, а я... Я ненавидел себя ведь понимаю, что того-то и того-то делать нельзя, а делаю. И что самое гнусное - во время этого делания наблюдаю себя как бы со стороны. Да-да, как творческий человек, всегда вижу себя как некую отдельную субстанцию. Вот именно вижу, а остановиться не могу. Потом каюсь, стенаю, мол, предвидел, что буду каяться, но в ту роковую минуту я соблазнялся именно тем, что я творческий человек, а творческому человеку все позволено, как инженеру человеческих душ.

Я и тогда, плача у постели, понимал, что по своей вине плачу, по своей вине размазываю слезы по полу. И оттого, что понимал, все происходящее казалось еще более обидным, еще более безысходным.

Господи, сколько трагедий незримо разворачивается в общежитиях! Если я на десяти квадратах жилплощади уже несколько раз задыхался от горя, то сколько же его рассеяно по всему городу, по всей стране и по всему земному шару?!

- Митя, ты-ы?! На полу, в пиджаке, ты же запачкаешься! - услышал я удивленный голос над головой, в котором, опережая слова, излилось неизъяснимое чувство взаимной узнанности, словно мы ни на минуту не расставались.

Роза, Розочка! Есть ли где-нибудь во вселенной подобная женщина, поднимающая простым словом лежмя лежащего?!

x x x

В нашем школьном литкружке был знаменитый на всю школу парень Валерий Губкин. Я восхищался его стихами.

На танцы бегают мальчишки,

за них тревожусь от души,

они, как новенькие книжки,

не знаешь только - хороши ль?!

Они еще проходят классы,

девчонок запросто меняют

не потому, что ловеласы,

они себя в них проверяют.

И этим кое-кто гордится,

я по себе все это знаю,

но только это - не годится,

девчонки тоже проверяют...

Или еще стихотворение, которое он прислал в нашу газету, когда уже учился на факультете журналистики.

Из чего же девчонки сделаны?

Видно, этого не пойму,

видно, это понять не велено

и не сказано - почему?..

Может, ими мы ошаманены?

Присмотритесь, как странно одеты.

И причем все какие-то мамины

Вдруг они не с нашей планеты?!

Я боюсь своего открытия,

когда вижу, как их обижают,

когда вижу, как к ним, в общежитие,

парни пьяные приезжают.

Ну а вдруг такое случится:

поздней ночью, когда все спят,

непонятной волшебной птицей

бросят нас и все улетят!

Это страшно, воочию вижу,

как повянет мой шар земной.

Я тебя никогда не обижу,

только ты будь всегда со мной.

Тогда Валерий Губкин учился в десятом классе, а я в седьмом. Он, как и все старшеклассники, не замечал меня. Но однажды мое стихотворение "Про пастушка Петю" было опубликовано в районной газете, и Губкин сказал мне, чтобы я почитал свои стихи. Это была большая честь. В пустом классе русской литературы Губкин лежал на скамейке и, вперившись в потолок, меланхолично слушал. Потом сказал: хватит, ему все ясно - и посоветовал прочитанные стихи вместе с "Пастушком Петей" включить в тринадцатый том полного собрания моих сочинений. Тогда я не понимал, что он издевается, наоборот, воспринял его совет как самую высокую оценку своим произведениям. Единственное, что меня озадачило, - его вопрос: знаю ли я Светланку Карманову?

По внеклассному чтению мы проходили творчество поэтесс. Я был знаком со стихами Анны Ахматовой, Марины Цветаевой, я даже знал, что в семнадцатом веке писала прекрасные стихи мексиканская поэтесса Хуана Инес де ла Крус, а вот Светланы Кармановой, очевидно новой восходящей знаменитости, не знал. Разумеется, как автор тринадцатого тома я чувствовал себя униженным и оскорбленным, но честно признался, что нет, не знаю Светланы Кармановой и никогда ничего не слышал о ней.

- Ну, тогда мы с тобой каши не сварим, - сказал Валерий Губкин и, привстав, окинул меня таким уничтожающим взглядом, что я понял - не зная Кармановой, отныне не имею права писать стихи.

Светлана Карманова оказалась одноклассницей Валерия Губкина. Она никогда не писала стихи, и я был оскорблен до глубины души тем, что Губкин посмел поставить ее выше знаменитейших поэтесс. Он пал в моих глазах, я даже перестал с ним здороваться. И только учась в Литинституте, когда познакомился с Розочкой, я простил его. Уже тогда, в школе, он знал, что прекраснейшее слово всех поэтесс мира, да что поэтесс - поэтов бледнеет перед словом возлюбленной.

Розочка шутливо схватила меня за шиворот и давай затаскивать на кровать. Я упирался и в ответ стаскивал ее на пол. Мы, дурачась, смеялись и кувыркались на постели, но еще прежде, воспряв во взаимной узнанности, душа моя устремилась на свет, как мотылек. Я радостно порхал над свечой, я кружился в танце, всем сердцем наслаждаясь, что "Крылышкуя золотописьмом Тончайших жил, Кузнечик в кузов пуза уложил Прибрежных много трав и вер. "Пинь, пинь, пинь!" - тарарахнул зинзивер. О, лебедиво! О, озари!"