Зита и Гита

Ранджит незаметно передал ей свой бумажник, и подлая ведьма Каушалья, воспользовавшись суматохой, которая царила в доме, ловко подсунула его под подушку на постели Зиты.

Через некоторое время суеты и беготни из комнаты в комнату Каушалья сказала:

— Бадринатх и вы, дорогая Индира, прошу, пройдемте в комнату Зиты и все вместе поищем кошелек. Бог знает, что происходит! Не хватало еще воровства в нашем доме! — подвывала она, нагнетая атмосферу. — Воспитали невесту, красавицу! И вправду, в тихом омуте черти водятся, — заключила она.

Все домочадцы двинулись по направлению к комнате Зиты, которая, рыдая, не могла вымолвить ни единого слова.

— Внученька, милая, дорогая, успокойся, не плачь, — приговаривала бабушка, — пойдем к тебе. Пусть все убедятся, что это — гнусная ложь.

Каушалья торжественно отбросила подушку своей пухлой холеной рукой. На простыне, цвета свежевыпавшего снега, лежал красный кожаный бумажник Ранджита.

Воцарилась внезапная тишина.

Первой заговорила Каушалья:

— Вот негодница! Воровка! Хотела украсть деньги в доме, где ее кормят, поят, одевают и обувают!

— Бабушка, дядя, я не знаю, как он здесь оказался, я его не брала, этот злосчастный кошелек! Зачем он мне? — сквозь слезы оправдывалась Зита.

— Ты его взяла, негодяйка, подлая воровка, ты! — яростно кричала тетка. — Наказать ее надо за такое неслыханное преступление. И кого только мы держим в доме, кого кормим, воспитываем, окружаем заботой, — продолжала злобно причитать Каушалья.

Зита, бледная и ослабевшая от бессилия доказать свою невиновность, подошла к бабушке, схватилась за ее кресло, как утопающий за соломинку, и голосом, полным истинного страдания, промолвила:

— Бабушка, я не брала деньги, я не виновата. Это ложь, ложь. Кошелек явно кто-то подложил.

Ранджит, опасаясь, что дело может принять нежелательный для него оборот, подавляя ярость, бросил:

— Я сам займусь ее воспитанием. У меня практика в этом деле хорошая.

И он, сняв широкий кожаный ремень, размахнулся и сильно ударил им девушку.

Зита, вскрикнув, отскочила, как раненая газель.

Индира со стоном откинулась на спинку кресла и с криком: «Не троньте ее, не троньте!» — уронила голову на грудь и потеряла сознание.

Ранджит с садистским упоением наносил удары.

Зита, заслонив голову руками, уклонялась от ударов, насколько это было возможно.

— Бабушка, спасите меня! — кричала Зита. Сердце ее, казалось, вот-вот выскочит из груди. Сари на Зите лопнуло в нескольких местах. Ей казалось, что еще немного — и она умрет. Да, она умрет. Лучше умереть, чем жить среди таких в самом деле мерзавцев, как ее тетка с братцем.

Вдруг Зита перестала плакать и кричать. Она остановилась. Опустила руки. Не защищалась.

Ранджит было замахнулся, чтобы вновь нанести ей удар, но застыл от неожиданности. Затем медленно опустил руку. Золоченая застежка ремня звонко ударилась об пол.

— А ты, старая, знай: воспитание девчонки я должен продолжить, — обратился он к Индире.

Индира, с трудом придя в себя после того, как Бадринатх дал ей понюхать мускуса и сбрызнул лицо розовой водой, хрипло произнесла:

— Не тронь ее, Ранджит. Не тронь! Поди прочь!

Она подъехала к Зите.

— Не плачь, милая, не плачь.

Зита не плакала.

Глава одиннадцатая

Мы бедны, — говорят кашмирцы, — но у нас есть те три вещи, которые, по старинной пословице, облегчают печаль сердца: чистая вода, зеленая трава и прекрасные женщины.

Нищие калеки, нахальные мальчишки, грязные цыганские девочки с правильными красивыми личиками и большими глазами тесной толпой обступали случайно остановившиеся машины.

— Тростник! Сахарный тростник! Свежий сок! Прохладный сок! — выкрикивал мальчишка лет семи с измазанной мордашкой.

— Кока-кола! Орандж! Кому орандж?

— У меня манго-альфонсо! Только у меня альфонсо! — раздавались мальчишеские дискант и фальцет.

Солнце заливало небольшую грязную площадь окружного рынка.

Гита шла между лотками с фруктами своей свободной и легкой походкой.

Все бурлило вокруг, мелькало разноцветными пятнами и до краев было налито жизнью. Суета и нищета — рядом с простотой и величием.

Великолепные пальмы, леса, озера, горы — и узкие улочки с вонью и грязью.

Гита подошла поближе к фокусникам с дрессированным медведем и обезьянами.

Она оценивающе, как профессионал, несколько минут понаблюдала за их «священнодействиями» и, круто повернувшись, пошла по направлению к своему дому.

Уже несколько дней она не встречала Раку. Он, говорят заболел. Надо бы его проведать, но Гите было лень. Да и хотелось просто поболтаться и предаться безделью.

«Все работа и работа, а когда же жить?» — вспомнила она слова Раки.

Скучно, тесно Гите в ее полутемной лачуге, где ждет ее ворчливая мать, вечно пристающая с замужеством.

«Почему я должна выходить за Раку, — мысленно спрашивала она себя, — может быть, где-то есть мой принц и он ждет меня? Можно, конечно, ждать и ждать без пользы и состариться в девках».