Зита и Гита

— Прочь от меня, недомерок. Еще и ты смеешь мне перечить, наводить тень на плетень. Ну-ка, сгинь отсюда, сопля несчастная! — прикрикнула Гита с напускным гневом.

— Гита, — зарычал Рака, — еще раз сотворишь подобное, вышвырну тебя вон!

— Ох-ох-ох, боялись мы ваших угроз! Не рычи, как шакал над костью.

— Слишком много ты на себя берешь, цыганка!

— А кто собирает зрителей? Ты, благородного происхождения, или я, простая цыганка? Пугало огородное! Ты же прыгаешь, как паршивая обезьяна на веревке.

У Раки глаза поползли на лоб от такой неожиданной выходки со стороны партнерши.

— Я… да я… — начал, заикаясь, Рака, — сделал из тебя настоящую танцовщицу, баядерку, можно сказать, Таваиф двадцатого века, а ты так со мной?! Отдавай деньги или…

— Стоять! Ни с места, или же здесь будет множество трупов!

Гита вынула нож и приставила его острием Раке к животу.

— Ты погляди, она еще и ножом угрожает, — проблеял отрок.

— Сказала, исчезни, ягненок от паршивой овцы, иначе ты забудешь, что есть на свете солнце и луна, — в раздражении прокричала Гита, и тот, проникнувшись угрозой, улизнул.

— Ладно тебе, Гита! Но в следующий раз…

— Что в следующий раз?

— Выгоню!

Гита спрятала нож, резко повернулась и, гордо неся голову, удалилась.

Рака остался один. Пересчитал деньги.

— Вот чертовка! А ведь и впрямь хватит на три бутылки, — и он зашагал своей мягкой и величественной походкой актера и борца.

Пронзительный телефонный звонок, казалось, пробуравил мозг Рави.

Он так вздрогнул, что чуть было не упал со стула. Подобного никогда за его практику в клинике не случалось.

— Бог мой! Что это со мной? Опять эта демоническая усталость. Правда, есть противоядие против нее, но у людей свободы, а я — раб. Да-да! Я раб ничтожный!

Рука потянулась к трубке.

— Доктор Рави у телефона! — выдохнул он.

— Рави, дружище, как хорошо, что я тебя застал! Это я, Гупта! — прозвучало в трубке.

У Рави отлегло от сердца. Струя свежего воздуха из открытого окна мягко наполнила легкие и заныла в груди, как струна ситары.

— О, ты, Гупта! Наконец-то! Прошла уже неделя после нашего, как говорят мусульмане, хаджа, а ты не звонишь. Ты что? Погряз в конституционном суде?

— Что ты, Рави. Я — бедный адвокатишка, слуга народа, броня их и защита, куда мне до конституционного суда.

— Что случилось? Слушаю.

— Ничего. Просто позвонил. Разве так нельзя?

— Можно, — миролюбиво сказал Рави.

— Пора жениться, мой дорогой собрат! — прямым ударом сразил его Гупта.

Рави, открывшись, пропустил удар, и теперь мысленно искал контрудар.

— Да-да, — тянул он, выигрывая время, — наверное, конечно. А ты был у моих родителей?

— Два раза.

— И что они?

— Молятся на меня.

— Уж так и молятся?

— Да, так и молятся, — защищаясь, отвечал Гупта.

— Ну, короче, дорогой господин Гупта, я слушаю твое окончательное предложение.

— Завтра ты, я и твои родители, все вместе, едем к обеду на западное побережье.

Рави заволновался. Он посмотрел на себя в зеркало. Темные круги под глазами после бессонной ночи и тяжелой операции. Не совсем чистый белый халат. Глупая шапочка хирурга. Идиотские глаза. «Куда мне? Господи!» — подумал он.

— Гупта, а нельзя ли отложить до лучших времен?

— Никак нет, как говорят солдаты. Я уже условился и с той и с другой стороной.

— А на какой стороне я?

— На этой.

— На какой на «этой», Гупта? — спросил Рави в надежде замутить воду.

— На такой, на которой тебе надлежит быть, дорогой Рави.

Этой фразой Гупта «достал» Рави, и он сдался. Что делать! Он в нокдауне.

— Когда надо ехать?

— Завтра, я тебе уже сказал.

— А какой день завтра?

— Пятница.

— Ладно, и что я должен делать?

— Ты ничего не должен делать, а обязан выглядеть, как бог. Завтра днем поедем к твоей Зите. К трем часам. Будь дома. Я заеду. Все. Пока!

Гупта положил трубку.

Рави, в смятении, рванул с головы белую шапочку эскулапа и рухнул в жесткое медицинское кресло.

* * *

Господин с пышными усами, в бордовом ширвани и такого же цвета шапочке сыпал ассигнациями и восклицал:

— Это восхитительно, это сверх могущества всех богов!

Гита, в бирюзовом курти — короткой кофточке-лифчике, расшитой красными золотистыми цветами, юбке из легкого февральского тумана, с огромными серьгами из черного янтаря в ушах, со звонкими браслетами на руках и ногах и черной розеткой в крыле носа, пела и танцевала.

Мальчишка Чино, выбивая на барабане дробь, заходился в экстазе. Рака на флейте выводил сложнейшие рулады, как соловей на чайном кусте.

Народ на площади рынка неистовствовал. Такого зрелища давно не было в Бомбее. Тем более в августе, в эти священные дни рождения бога Кришны.

Сладострастные движения тела Гиты сотворяли древней силой искусства «внеплотскую» иллюзию вечной жизни.

Воистину: кто создал душу — это чудо, но кто создал плоть — чудо из чудес.

Музыка, ритм и музыка-ритм, движения тела, жесты, игра глаз — все это стирало границы между материальным и духовным.

В этом — феномен индийского танца, в этом — его непобедимое достижение Истины.