Зюльт

А Патриарх почему называется Святейшим? Я слышал, он сидел до войны. И в войну сидел. Его Иосиссарионыч только в 43-м освободил. Но мало ли кто когда где сидел. У нас по пьяни полстраны оттрубило, и что – всех теперь святейшими называть?

– Владыка, а ты вот скажи мне: почему Патриарх – Святейший? Он действительно святой совсем?

Нет, не работает все-таки язык человеческий. Точно случилось чего, чего не говорят.

– Ну, это титул такой, Леонид Ильич. Так принято называть. Про святость же один Господь ведает. Не нам, недостойным, судить.

Однако ж у вас хромает там, в церкви, дисциплинка-то. Ты же кто-то вроде заместителя. Тебя спрашивают: твой начальник соответствует званию Святейшего? А ты, вместо того чтобы полностью и окончательно подтвердить, что-то там умствовать начинаешь: дескать, то Святейший, а то не очень, и еще про Господа Бога.

Хороши б мы были, если б Картер Суслова спросил: Суслов, а Брежнев действительно и полностью Генеральный секретарь? А Суслов пошел бы чесать, мол, типа, кто его знает, может, полный, может, неполный, и вообще только производительные силы общества ответить могут.

Кто бы нас тогда уважал?

Не продумано у Вас как-то, товарищ Никодим.

– И ты, владыка, правда считаешь, что этот самый Бог есть? Существует? И он еще там чего-то знает?

Вон у нас все Политбюро, вместе взятое, не знает, будет ли атомная война. А ты – про Бога!

А у канадцев выиграем чемпионат мира или не выиграем, а еще больше Олимпиаду в Монреале – это тоже к Богу в рай?

Как тогда можно страной управлять?

– Леонид Ильич, даже если Бога и нет, человек не может без него жить. Это как сиделка у постели больного. Не можешь долго дозваться Бога – и сразу умирать начинаешь.

Интересно. Оригинально, как молодежь говорит. Сейчас все большие попы так думают? Я когда тонул у Новороссийска, тоже Бога дозваться не мог? Но ведь дозвался же.

Жена-то моя верит. Или делает вид, что верит. Виктория Пинхасовна Гольдшмидт. Рассказывала мне много. Что якобы все апостолы под старость лет собрались в Риме, и император Нерон велел повесить их вниз головами.

А император Нерон – это тебе не император Бокасса.

Давно, правда, ничего уже не рассказывает. Замкнулась как-то. И по палехской шкатулке даже не плачет. А я шкатулку от ивановского первого секретаря пять лет как получил, так в комоде в кабинете и держал.

Нет. Так быть не может. Сейчас же 76-й, когда клиническая смерть. А шкатулку я подарил – 11 декабря 1979 года. Когда мы с Сусловым решали, как нам куда академика Сахарова девать. Или за день до того, как решали.

Когда я вспомнил остров Зюльт, и поехал к Марии, и это повернуло судьбу человечества.

Запутался я с этим временем. И все мы запутались.

– Помните, владыка, анекдот про время?…

Почему-то, когда про время, меня всегда на «вы» пробивает. Сто процентов из ста.

– Да я не очень по части анекдотов, Леонид Ильич.

А чего ж тогда приехал? Разве не генерального секретаря развлекать-веселить?

– Сидит мужик в буфете Белорусского вокзала. Выпивает. Много выпил уже. Вдруг радиоточка срабатывает. В Москве – пятнадцать часов, в Свердловске – шестнадцать, в Тюмени – семнадцать, в Хабаровске – двадцать два, во Владивостоке – двадцать три, В Петропавловске-Камчатском – полночь. Мужик смотрит так внимательно на радиоточку и говорит: ну страна, ну бардак!

И митрополит Никодим громко захохотал! Нет, не тихо, не скромненько. Во весь рот. И я увидел зубы, все больше желтые и гнилые, как болты крепленые на застежках старого паровоза!

Вот уж не ожидал я, что владыка над бородатым анекдотом советским так ржать будет!

А выглядит-то плохо, плохо? Сливы под глазами все наливистей. Морщины, как трещины на ленинском саркофаге. Сколько ни замазывай, ничего не исправишь. И весит почти как я, килограмм сто двадцать, не меньше. Живот такой, что даже рясой не скроешь.

– А ты, владыка, с какого года будешь?

Тут-то и подвисло маленечко. Я заметил, что ему такой вопрос часто задавали. И он никак не любил отвечать.

Минуты полторы прошло, если не две.

– Двадцать девятого, Леонид Ильич.

Без этого нашего крестьянского «с».

Я не сразу даже и понял. Какого еще двадцать девятого?

– Так тебе сорок семь лет, что ли?

И владыкой не помянул, так удивлен был, до самой красной кнопки, что прямо над головой.

– Сорок шесть, Леонид Ильич.

А почему сорок шесть? Это уж совсем какие-то бриллианты всмятку образовались.

– Я же октябрьский, а теперь у нас февраль будет.

Отвечал Никодим. Словно старуха, что гоняла меня от Елоховской в следующие дни после самой войны.

И февраля не будет у нас. Потому что он уже есть. А что есть – того больше не будет. Я хоть и землеустроитель простой, и Днепровский машиностроительный по партийной линии понарошку закончил, но что-то и я знаю. Недаром уже столько времени сижу генеральным секретарем, и целых пять дней весь народ православный, весь люд, весь мир, все христианство молились про меня, чтобы выжил.

Пять дней! Этот ваш Господь мир создал за шесть, а – почти столько же. И все вы.