Зюзя (СИ)

Основными проблемами, которые нам пришлось преодолеть, были неумение собак долго концентрироваться на одной задаче, завязанной на рассудочной деятельности, и отсутствие языка общения как такового. Они мыслили образами, взятыми из собственного житейского опыта. Ну, чтобы тебе было понятно, поясню в картинках. Возьмем, к примеру — ручей. Животным не известно это слово, если их специально не обучить. Для них это вода в движении, как и река, и струйка из крана. Поэтому они просто не поймут тебя.

И наоборот. Некоторые мыслефразы были абсолютно не ясны для нас. К примеру — дерево, холм, дерево, дерево. Оказалось, что это маршрут обхода прилегающей к базе территории. Адольф взял за правило ежедневно, по несколько раз, патрулировать местность за забором. Его никто не останавливал, вольеры мы вообще не запирали.

Так вот, проблема с концентрацией решилась при помощи банального упорства как с нашей стороны, так и со стороны объектов изучения. Вторую проблему мы всё так же решали букварем, по принципу «от простого к сложному». В конце концов, нам удалось перенастроить мыслеречь с образов на слова, и мы вполне друг друга понимали. Были определённые проблемы с падежами, окончаниями. Но у нас получилось! Понимаешь, получилось!!!

К тому времени, когда были получены и закреплены определенные результаты, наши достижения стали уже никому не нужны. Радиоэфир умер. Как ни вслушивались, просиживая по очереди у станции дни и ночи напролет, никого. Наш куратор-информатор, Ростов-один, замолчал примерно через месяц после начала карантина. Надеюсь, что он в лучшем мире, хоть в рай с адом и не верю. Потом ещё пару раз ловили неясные нам переговоры с использованием явно кодовых слов, и больше ничего, один треск помех. Страшно стало. Пока была цель, мы старались не думать о своей отрезанности от внешнего мира, забивали голову работой. А теперь всё. Результат есть, и хотя ещё тему развивать и развивать, но это уже частности. Основной прорыв сделан, вот только докладывать некому.

Любое дело стало валиться из рук, каждую секунду мозг подленько подкидывал мысли о ядерной войне, о забитых трупами городах, рисовал картины одну омерзительнее другой. Началась повальная депрессия, склоки на ровном месте.

И опять нам помог своей мудростью Николай Николаевич. Именно по его настоянию мы ввели ограничение на общение между собой и решили перенести на бумагу все наши знания. Да-да, именно так. Каждый записывал любую информацию, которую считал нужной аж со времен босоногого детства. Тщательно, без суеты систематизировал, делал пояснения и дополнял по мере надобности.

Этому занятию посвящалось всё свободное время от основной деятельности. Научную работу с нас никто не снимал, да мы и сами не бросили бы.

Вслед за Ирмой и не без ее помощи заговорили остальные питомцы. Теперь каждый вечер я чувствовал себя воспитателем в детском саду. Любое непонятное слово из книг тщательно разбиралось и запоминалось. Днём же неугомонные маламуты и лабрадор таскались за нами как хвостики и всячески путались под ногами, требуя внимания.

В таком спокойном русле мы прожили год.

А потом начались несчастья. Сначала умер от инфаркта Бевз, потом воспаление лёгких доконало Яремчука. Сгорел, бедолага, как спичка. И вместе с ними словно пропал тот самый цементирующий клей, что держал нас в единстве. Как-то наше существование перешло в параллельные плоскости. Мы с Андреем виделись каждый день, холодно кивали головами в знак приветствия, однако в остальном избегали друг друга. Определенно, с ним что-то происходило, но я не знал, что. Прекратились и наши вечерние посиделки.

Собаки тоже понемногу разделились. Адольф и Ирма теперь жили со мной, в вагончике, а остальным больше по душе пришелся Кремов. Такие вот странные группы по интересам вышли…

Через три месяца после смерти Виктора я утром не обнаружил Бублика, Барона и Весну на их обычных местах. Андрея тоже не было видно. Не мало удивившись, я прошел в его спальный закуток и обнаружил висящее в петле тело. На столе лежала записка:

Свобода нужна всем…. И смерть — это тоже свобода.

Текст мне показался странным, даже безумным. Ситуация немного прояснилась, когда пришел Адольф и сообщил, что выбравшие Кремова собаки ушли. Видно, он перед смертью открыл им калитку и выпустил. Куда отправились его подопечные, я не знал, но не особо переживал за них. Отрешённо всё происходило тогда, словно со стороны на себя смотрел. Знал, что это уже были не щенки, а взрослые животные, вполне способные постоять за себя. Ушли и ушли, что поделаешь.

В тот день я впервые за много лет плакал. Не от страха одиночества или боли, а от смешанного чувства счастья и благодарности к моим доберманам. Наверняка ведь знали, что происходит, однако выбрали меня, не бросили.