ЗК-5

С рукавов — молнии, как гроздья
Кашемировое пальто песочного цвета
Похоже на мужское, двубортное
Тренч цвета хаки под кожу
Бежевый кашемировый свитер с V-образным вырезом
Белая рубашка простого кроя
Майка-алкоголичка
Юбка-карандаш из черной шерсти с эланом чуть-чуть прикрывает колени
Высокие жокейские сапоги
Шпильки черные или телесные
Солнцезащитные очки авиаторы
Белый шарф оттеняет смуглое лицо
Черные лаковые ботильоны на шпильке или платформе
Прямая челка темно-серые тени телесного цвета помада

И закончил, понизив голос:

Гуськом маршируют доминирующие самцы

Ряд волшебных изменений…

Салтыков понимающе покачал головой.

— Ну, традиционалист, это понятно. А почему — стихи?

— А, — так же понимающе кивнул поэт (Рябокобылко), — вы, наверное, Пушкина любите.

Оценивать услышанное Салтыков не стал, но подумал, что этот попутчик тоже попросит пару жетонов. Не сразу, но попросит. Скорее всего, как традиционалист, вечерами вместо Брамса слушает Панину. Принцип известен: меняю русалку на свежую рыбу. Салтыкову нисколько не жалко было неизвестных ему Юлю, Свету и Марину, от которых бежал циркульный поэт, но вот ту, что обломала его со штопором и презервативом, он зауважал.

«Альманах „Шпицрутены“ знаете?»

Салтыков покачал головой. По бритой голове попутчика (назвался Сергеем) весело разбегались строчки стихов, самого, видимо, циркульного происхождения.

Аверс чучу ингом насин

Армейские шорты, майка-алкоголичка. Спина, похоже, также исписана, концы строчек выбегают из-под майки.

Листом и нас…
Минкоус…
Соти…

Тираж единичный, штучная работа, зато стихи эти без всяких книгопродавцев и других посредников движутся по просторам родины, открыты всем, читайте, радуйтесь, никаких препон в постижении. Перед отъездом Салтыкова из Москвы Ирина, дочь, тоже грозилась расписать плечи и шею афоризмами отца, часто цитируемыми в прессе. «Зачем тебе это?» — спросил он. «Чтобы вы с мамой не считали меня несамостоятельной». Он засмеялся: «Мы и так не считаем». Она ответила: «Значит, и себе врете».

А бритый поэт радовался разговору.

Света, Юля и Маринка — еще раз перечислил он своих девушек.

Робкие, нежные, но мозг, суки, сосут мощно, как древесные корни.

Указал на бабку в черном. «Во, глядь!» Бабка шла по обочине и вела за собой на веревке корову, тоже в черном. В смысле, корова тоже была черная. У коровы тяжело ходили бока. Переступала раздвоенными копытами, пускала стеклянную слюну с толстых пористых губ. Совсем как две сестры. «Вот обрасту перьями и улечу!» — восхищенно качал головой поэт.

4

Обедали в стойбище онкилонов на озере Ая.

Прохладное кафе с террасой, выходящей прямо на воду.

На берегу сотни молодых людей — и онкилоны и выпестыши перемешались.

Салтыков глаз отвести не мог. Если уж рубашка, то под кардиган, под жакет, никаких этих вышивок, стразов, перфорации. «Бу-га-га!» Пестрые принты, электрические цвета. «В мемориз!» Ценители, из одной зоны перемещающиеся в другую, боящиеся упустить хоть что-нибудь из новинок обожаемых мастеров. «Жжошь как агнимьот». Да и впрямь, почему нужно любить родину только в цеху или в тиши кабинетов, — у высоких костров она ничуть не печальней. Вон как взлетают искры даже при светлом дне. Лодки, синее небо, оранжевые беседки. Купальники неонового цвета, царские пуговицы с блеском, огромное табло:

137…

112…

И плакат на стене бревенчатого флигеля: «Долой салтыковщину!»

Тут уже чувствовалась определенная драматургия.

«А вы чего ждете от идущего голосования?»

Рябов ответил не задумываясь:

«Свободы!»

«Свободы от чего?»

«От прошлого, конечно».

«В каком смысле?»

«Да в самом прямом! Нам в классике холодно. Мы к живой жизни тянемся, а нам все толкуют и толкуют про мертвецов. Проект Закона о защите прошлого, он тоже выдвинут живыми мертвецами. Надоело! Пусть Кистеперый и его компания без нас вдыхают свою классическую плесень. Как хороши, видите ли, были розы! Год Тургенева объявили! А розы-то вот именно — были. Я такие даже Юле не подарю. Мы знаем, чего хотим. Приравняйте литературу прошлого к обычным богатствам земных недр, вот наше требование. Богатства земных недр должны принадлежать всем и каждому. А то — дворяне, попы, партийные работники. Нет, я понимаю, они тоже мутили воду, но нам-то к чему?» — поэт повел мощным плечом, и Салтыков отчетливо различил окончания строк, выбегающих из-под майки-алкоголички, — вполне не циркульных, даже плесенью отдающих.