Злая корча. Книга 2

Обычно такие психозы трудно связать с каким-нибудь внешним фактором, хотя подобное «набрасывание с топором» вследствие эрготизма было зафиксировано в следственных делах XIX века[128]. Однако в случае вышеописанного рассказа Короленко мы имеем несколько подсказок. Психоз произошел в русско-пермяцких Березовских Починках, а отношение пермяков к спорынье всегда было сугубо положительным, в ее вред они совершенно не верили. То есть очищать от нее хлеб им бы и в голову не пришло: спорынья оставалась в XIX веке для них сакральной, даже при переезде в новый дом существовали обряды сохранения спорыньи, чтобы уезжающие не забрали ее с собой:

Остающаяся семья, боясь, чтобы спорина въ хлб и во всемъ другомъ не перешла въ новый домъ, принимаеть для этого свои предупредительныя мры: она надваетъ на себя шубы, предварительно вывернувъ ихъ наружу шерстью; на руки одваютъ теплыя шубницы (рукавицы), а на голову шапку. Разряженная такимъ образомъ семья сидитъ на лавкахъ и не встаетъ съ нихъ, пока выселяющiеся не выселятся совсмъ[129].

Естественно, та же спорынья использовалась для абортов — «не только двушками, но и тми бабами, которымъ надоело рожать». Пресловутые «зерна чернушки» пермяки употребляли в любом виде: «Въ почет также спорынья. Ее дятъ прямо въ зерн или же толкугь и пьютъ въ вид порошка. Въ послднемъ случа чаще всего ее пьютъ въ браг»[130]. Разницы между спорыньей и «спорыньей» в мистическом сознании не существует. Результаты сохранения «спорыньи в доме и в хлебе» были соответствующие — в конце того же XIX века «Русские ведомости» писали:

В Соликамский уезд земством были командированы два агронома для организации мер борьбы против распространившейся среди местного населения «злой корчи», вызываемой употреблением в пищу ржаного хлеба с примесью спорыньи. Из донесений этих лиц видно, что они натолкнулись на совершенно новые препятствия к успешному ведению борьбы, являющийся продуктом невежества пермяков-инородцев: последние решительно не хотят признавать спорынью за причину бедствия; спорынья, по их словам, никому не вредит, а напротив, от нее хлеб делается белее и лучше; болеют, — говорят пермяки, — только от краденного хлеба; кто украл хлеб и поел его, того непременно «скорчит»[131].

В Березовские починки Короленко попал осенью, в самом конце октября, в январе он уже оттуда уедет (то есть в самое время для проявления максимума действия «волшебного хлеба»). Лихоманка, по словам Якова, «пришла к нему и запретила жить с женой» за три месяца до описываемых событий, то есть сразу после уборки урожая. Эпидемии «злой корчи» в 1879 году шли одновременно в Германии и в России[132], в то же время психические эпидемии (по Чижевскому) шли в Тоскане и в Ирландии, годом раньше — эпидемии бесоодержимости в Ундине и Вециньи. И мы имеем прямую подсказку от Короленко, который логично заинтересовался, что же именно ел Яков до приступа (хотя никаких выводов из ответа не сделал):

— А чем кормили Якова? — спросил я.

— Да чем кормили!.. Все будто здоров был. Есть запросил. Поесть, бает, больно охота мне. Налила старуха квасу-те, хлеба накрошила, да хрену… Больно охоч он до квасу с хреном. Чашки три, гляди, опростал. А стало вечереть, тут его и схватило пуще вчерашнего.