Злая корча. Книга 2

Персидский поход Петра I историки оценивают по-разному. Для одних результаты его представляются слишком скромными, даже и те завоеванные прикаспийские «провинцiи, бывшая в тягость Россiи»[24], пришлось позже вернуть Персии, так что единственным результатом оказались лишь внушительные потери солдат как во время похода, так и позже в гарнизонах. Другим приходится доказывать, что этой военной кампанией все же удалось предотвратить вероятную османскую экспансию на Кавказе. В СССР (возможно, из-за улучшения отношений с Ираном или по каким-то еще идеологическим соображениям) даже само название «Персидский» стало смущать советское руководство, и поход попытались (практически безуспешно) переименовать в «Каспийский». Обоснование было предоставлено историком Пайчадзе: «изучив цели и предпосылки этого похода, мы сочли целесообразным заменить принятое название «Персидский поход» как ошибочное и создающее у некоторых ложное представление об этом походе как о войне России с Ираном»[25]. С такой трактовкой сам Петр I с удовольствием бы согласился — действительно, еще в «Манифесте к народам Кавказа и Персии» император изначально заявил, что с Персией воевать не намерен, желает только защитить русских купцов, которых там обидели, и Россия лишь принуждена «против предреченных бунтовщиков и всезлобных разбойников войско привести».

Под этим удобным предлогом возмещения ущерба, Петр в июле 1722 года начал персидский поход. Однако до Шемахи, где пострадали русские купцы, императору дойти было не суждено — внезапно начался падеж лошадей, а затем войска охватило «поветрие» — эпидемия, которую тогда объясняли «нездоровым климатом Прикаспия».

Первые лошади начали гибнуть уже в начале августа. Причину сего конфуза определил врач Джон Белл, участник похода. На фураж врач не смотрел, а искал яд на местности. И быстро нашел, что характерно. Об этой найденной причине падежа лошадей — «сыскал я римскую полынь» — Джон Белл позже поведал в своей книге (была переведена на русский в 1776 году):

На другой день рано вступили мы паки в путь и подавалися к горам, идучи по долине, и прибыли под вечер ко другой дурной речке, подле коея находился небольшой дубовый лес и множество травы, между коею сыскал я римскую полынь, которую лошади наши ели с великою жадностью. А поутру по полю и в лесу сыскано их около пятисот мертвых; что не за малое несчастие могло быть почтено в тогдашних наших обстоятельствах. Мы приписали сей случай полыни, коея оне наелись; да и легко могло статься, что была она тому причиною; чего ради остерегалися мы потом становиться в таких местах, где оная росла. Впрочем сии лошади не со всем у нас пропали, ибо наши калмыки питалися ими через несколько дней[26].

Неизвестно, произошел ли после этого падеж калмыков, но участники похода сразу обеспокоились и снялись с лагеря, испугавшись «плохой воды и травы»[27] (в русском переводе Белла эта фраза отсутствует, но ее надо отметить: именно «худые травы» упомянет позже Петр, поясняя гибель лошадей). А полынь с тех пор считается смертельным ядом для лошадей, что в описаниях этого растения регулярно отмечается — иногда со ссылкой на Белла и тот случай с лошадьми, иногда просто как несомненный общеизвестный факт. Такая вот трехсотлетняя рекурсия: Белл был прав, что полынь ядовита, а она точно ядовита, потому что так написал Белл. Тем же, почему вскоре стали гибнуть солдаты (они-то уж полынь явно не ели), никто до сих пор не интересуется.