Злая ласка звездной руки (сборник)

— Знаешь, я в детстве приемнички собирал разные. Так я тебе скажу, больше всего это было похоже на схему какую-то. Я потом долго думал, вспоминал ту ночь. На схему это было похоже, люди не просто так сидели, группками были рассажены. И красные нити эти их соединяли — сначала друг с другом, а потом уже с остальными. А насчет пришельцев… Откуда мне знать? Тот диск у вокзала, он на летающую тарелочку совсем не похож. Скорее пятно света.

Они посидели еще немного, и Кунжаков снова выпил, а хозяин не стал. Он сидел напряженный и явно прислушивался к происходящему в комнате, хотя оттуда, Кунжаков мог в этом поклясться, не доносилось ни звука.

— Ладно, — сказал хозяин. — Ты мне скажи, что дальше делать? Идти сдаваться?

— Не знаю, — признался милиционер. — Тут я тебе, дружище, не советник. Если можешь, врача какого-нибудь найди, чтобы надежный был и языком лишнего не трепал.

Он встал, одергивая китель своей полевой формы. Глазами поискал фуражку, обеими руками натянул ее на голову.

— Будь, — сказал он. — Перемелется — мука будет! Может, все еще наладится.

Сказав это, он сразу же вспомнил причины, которые его самого погнали из полевого лагеря у Михайловки в областной центр, и покраснел. Однако Стариков, погруженный в свои печальные размышления, не обратил на смущение старшего лейтенанта особого внимания.

Встав, он крепко пожал руку Кунжакова.

— Спасибо тебе, — сказал он. — Я, когда тебя увидел, хотел сначала тебя с лестницы спустить. После того гада я два дня никого видеть не хотел, казалось, что весь мир дерьмом по самые уши замазан.

Он проводил старшего лейтенанта до двери и не закрывал ее, пока Кунжаков спускался по тускло освещенной лестнице. В подъезде пахло кошками и жареной картошкой. Добравшись до первого этажа, Андрей услышал, как наверху щелкнул замок двери.

Было уже темно, и небеса усеивали звезды. Здесь, в загазованном воздухе, они казались тусклыми и невзрачными, но все же у шагающего по улице Кунжакова в душе жило странное ощущение, что кто-то невидимый наблюдает с небес за всем человечеством и протягивает к нему руку — то ли для того, чтобы погладить его, то ли для того, чтобы схватить однажды за горло.

Улица была пустынной.

Кунжаков шел по улице, думая об оставленной им в доме по улице Хорошва семье. Старикову он сочувствовал, жену и ребенка искренне жалел. Все оставалось таким же непонятным, как и до визита. Только теперь к неизвестности примешивался ужас перед случившимся и еще больший ужас перед тем, что еще может случиться.

Ночью он неожиданно проснулся. Долго ворочался, пока не понял, что заснуть не сумеет. Достав сигареты, он закурил и сел на подоконник, стряхивая пепел в приоткрытую форточку.

В окно смотрела огромная желтая луна.

В стекле отражался нескладный длиннолицый человек, встревоженный чем-то и оттого не могущий спать…

Старший лейтенант Кунжаков выбросил сигарету в форточку и вернулся в постель.

Лежа на спине, он долго рассматривал дрожащие тени, медленно ползающие по белому потолку.

Тревога не оставляла Андрея. Вместе с ней пришел и страх, но старшему лейтенанту не хотелось признаваться себе в том, что знает его причину.

В далекий районный центр Михайловна входила смерть.

9. ЦАРИЦЫНСКАЯ ОБЛАСТЬ/ РАЙОННЫЙ ЦЕНТР МИХАЙЛОВКА,

9 СЕНТЯБРЯ 2006 ГОДА, 4.00

Улицы города были в пламени.

Пламя разгоняло утренний полумрак, заставляя плясать на земле тени.

Горело все, что могло гореть, и даже то, что гореть не могло. Термофугасы — страшное оружие, они от танка оставляют лишь закопченный остов с сплавившимся стволом, который от высокой температуры становится похожим на огарок церковной свечи.

Полыхали деревянные дома, горели деревья в садах и рощицах, отчего сады и рощи напоминали церковные столы, на которые ставили свечи в память и за упокой душ рабов Божьих.

Плавился кирпич.

Медленно проседал вниз, выдыхая языки пламени, местный элеватор. В воздухе стоял густой запах свежеиспеченного хлеба.

Самым страшным было то, что на улицах не было видно людей. Никто не метался по высвеченному пожаром асфальту, выкрикивая проклятия и прося о помощи. Носились с воем собаки, шарахающиеся от плюющихся пламенем танков, панически кудахтали разбегающиеся и пытающиеся взлететь куры, визжали сгорающие заживо свиньи и ревели, чувствуя близкую смерть, не доенные поутру коровы.

А людей не было.