Действительно, переход задрожал от прибывшего с «Лиговского проспекта» поезда. И слова Максима имели почву. Некоторое время тому, как куртуазный парикмахер, Дима промышлял по вызову бритьем ног ведьмам. Началось все обыденно, телефонный заказ по толстой газете частных объявлений «Реклама-Шанс»; ну, побрил, получил денег впятеро больше, чем привык и, конечно, смолчал, что цены на рынке другие. Потом его, как бы между прочим, пригласили участвовать в ритуале: «Пустяк, черношерстного козла надо обрить наголо, зато мажоры отпадно максают…» Потом пригласили брить грудь провинившейся гадалке, тетке пятьдесят с гаком, грудь — уши спаниэля, только, оказалось, не черным волосом обметало ее телеса, а Муромским мхом… Дальше-больше, и чужой крови дали лизнуть, и соком белены виски мазали… А Юрик, накрыв с поличным, подержал три часа в холодухе с летучими мышами и отпустил, хотя три-пять солнцеворотов за решеткой парню корячилось. Отпустил, а теперь явился вспоминать про долг, только Диме не хотелось отвечать за забытые грехи, Димыч изображал, будто прежние поляны быльем поросли, будто он уже совсем другой типаж, дружба — дружбой, но отвали, не заслоняй прилавок.
— Что ты от меня хочешь? — сморщился, будто вступил в собачью какашку, Дима, хотя до этого и так его портрет напоминал перезимовавшую грушу. И вдруг оловянные глаза книжного червя прикипели к чему-то за спиной Максима.
Вокруг традиционно толкались граждане, толпа шелестела подошвами, словно ветер в ивах. Одни застревали у прочих лотков: с театральными билетами, с радужными компакт-дисками, или сувенирами из обожженной глины. Другие спешили прокатиться по эскалатору к нижнему вестибюлю площадки «Владимирская». Третьи как раз «Владимирскую» покинули, одуревшие от вагонной духоты и мечтающие поскорей достигнуть площадки «Достоевская». А Дима в ступоре все смотрел и в глаза Максиму, и параллельно куда-то ему за спину, будто четырехглазый. И как будто уже не узнавал.
И тогда Храпунова словно такса за лодыжку цапнула.
— Я от тебя жажду получить пару-тройку имен, — машинально закрыл беседу Максим, хотя на последних словах для него уже гораздо интересней стало другое.
Самым интересным и заманчивым для Храпунова стало вовремя смыться, потому как он оценил потенциал свернувших концерт и нацелившихся с крейсерской скоростью на лоток троих широкопрофильных музыкантов. Сделав первый — инстинктивный — шажок от книжных корешков и приобретшей равномерный оловянный цвет Диминой физиономии, Максим оглянулся. Так и есть. Со стороны «Достоевской», будто шпорами бряцая костылями и уже ничуть не прихрамывая, двое инвалидов катили третьего. С ускорением!
Честно сказать, к такому повороту Максим был не готов, то есть, не готов в первое мгновение. Однако, сделав глубокий выдох и глубокий вдох, будто занимается Цигун, опальный исаявец отступил на пять шагов от лотка к середине перехода «Владимирская» — «Достоевская». Так, чтобы если хвать-команда предьявила стволы, то оказалась друг у друга на линии огня.
А далее, абсолютно не заботясь, какое возмущение произведет в умах смертных пассажиров, наплевав, что заплатил за плащ триста баков в «Хьюго босс»,[27]
Максим опустился на карачки и, скороговоркой бормоча заклинания, мелом очертил себя сплошной линией с радиусом скругления в пределах допустимого магической формулой. Шляпа из чешского фетра кувыркнулась и укатилась за черту, фиг с ней.И вдруг в суммарный галдеж ворвалось тонкое и злобное «Дз-з-з-зинь!». У беглеца были и другие проблемы, но эта, спасибо предыдущим урокам, стоила особого внимания.
Храпунов не поверил глазам: буквально в шаге от начерченного круга воняющая пережеванным чесноком неказистая тетка зацепила авоськой матерчатую сумку другого неактуального мужика. И теперь хозяин сумки вытряхивал с заупокойным матом на шахматные квадратики пола осколки пива «Бавария».[28]
Вот вывалилось и покатилось запертое крышкой горлышко-розочка. Но ведь у тетки в авоське ничего, кроме буханки хлеба «Столичный»!Одновременно специально обученные те, кто пришли за Максимом со стороны «Владимирской», и те, кто возникли со стороны «Достоевской», швырнули натренированные тела вперед. И это была их первая ошибка.
Буханкой хлеба расколоть пивную бутылку? Это ж кому может потребоваться столько таскать буханку хлеба, да еще и в авоське, чтобы она зачерствела, как камень?! Наверное, тому, кто хочет внушить посторонним: «Я не несу угрозы». Что может на первый взгляд быть безопаснее невзрачной тетки с буханкой хлеба? И что может быть на самом деле смертельно опасней? Уж ни как не шестеро широкоформатных молодцев.
Те, кто пришли за Максимом со стороны «Владимирской», и те, кто возникли со стороны «Достоевской», швырнули с ускорением натренированные тела вперед. И это была их главная ошибка.