Златая цепь времен

И говорили, и писали о том, что подлинно художественное редактирование у нас редко. Верно, вещь труднейшая. Нужно встать об руку с автором, проникнуться им, понять все, подсказать, что лишнее, что уже ясно и не нужно повторять, а что — недоговорено и подлежит извлечению из никогда до конца не используемого авторского склада сведений о героях. Какой же требуется вкус, такт! Да и какое знание жизни…

8.VI.1956

ИЗ ВЫСТУПЛЕНИЯ В ЦЕНТРАЛЬНОМ ДОМЕ ЛИТЕРАТОРОВ (ДЕКАБРЬ 1955 г.)

Я необычайно благодарен за такое отношение (к «Повестям древних лет»), похвалы всегда приятны[52].

Насчет стилизации языка. Надо сказать, что, когда я начал писать первые страницы, мне пришла в голову очень простая мысль: мы читаем любую книгу, где представитель любой народности разговаривает на русском языке. Почему мы не имеем права перевести наш древний язык на русский? На каждой странице я сверху печатал: «никакой стилизации».

Что же получилось? Получилось, что тема настолько сильно действует на язык, что я, в силу знакомства с глубинной народной речью, начал невольно стилизовать речь. Первым читателем рукописи был Л. В. Жигарев (редактор журнала «Знание — сила»). Он является в литературе моим своеобразным крестным отцом. Я очень верю в его литературный вкус.

Он сказал: «Это былина, Вы пишете роман, Ваше дело создать сюжет, а Вы уселись и поете, поете…»

Я вновь перепечатал всю эту рукопись (печатаю я сам), и тогда получилось то, что вы читали.

Оказывается, нужен чужой взгляд, причем я принял не сразу, мне нужно было себя перебороть, мне-то казалось, никакой стилизации нет, а он почувствовал.

По поводу эпилога.

Эпилог явился результатом моей абсолютной потребности продолжить идею книги. Этот эпизод как гармоника — он растягивался на пятьдесят-шестьдесят страниц, он стягивался в четыре страницы и, наконец, остался в таком виде, как вы читали. Первый вариант был, когда я отправился в Европу и начал описывать Оттара. Я согласен, что нужно поставить точку там, где конец сюжета, а иногда я думаю: читатель хочет быть обязательно убежденным в факте. Мы получаем массу писем, и всегда требуются подлинные сведения, где он, наш герой, жил, какая настоящая фамилия его и т. д. И вот этот эпилог, все это древняя история; я не мог от него освободиться. Совершенно правильно здесь отмечено, что мой редактор не мучил меня, но я сражался достаточно много. Эпилог остался, и до сих пор я вижу в нем написанную правду, как и во всей книге.

В отношении натурализма. У меня сложилось впечатление о натурализме как о бесстрастном отношении автора к фактам жизни. А у нас часто натурализмом называется стакан, который дурно себя ведет; но если снять с моего лица неровную кожу и начистить лаком, это все будет — не я.

Я читал, когда был мальчиком, приключенческий рассказ: в подземелье протекал ручей, в воде которого содержалась соль, и вот когда погружали в него живое существо, то появлялась какая-то статуя. Там начали мальчика погружать, его спасли, но он сохранил маску. Иногда борьба с натурализмом приводит к этому. Обвинения в натурализме раздавались и в издательстве. Когда, например, герой вытаскивает наконечник из бедра.

Теперь о пружинах, которые вызвали появление «Повестей древних лет».

Я всегда любил русскую историю. Мне даже трудно определить момент, когда у меня явилось совершенно определенное представление о самом себе, как о потомке смешения сотен народностей, которые обитали на нашем большом пространстве; была масса изменений, все эти народности — биармины и другие исчезли. Очевидно, был длительный период, когда в стране, колоссально богатой естественными ресурсами, происходило массовое и добровольное слияние народностей.

Мне всегда представлялась история нашей родины своеобразным воссоединением каким-то; я уверен, что у нас не было колонизаторского духа, захвата территории и эксплуатации ее через эксплуатацию ее населения.

Это — одна пружина.

В силу исторического хода событий на моих глазах произошло чудо. Во время гражданской войны и интервенции территория, которую контролировала Советская власть, была доведена до территории меньше, чем при московских Иоаннах; потом это громадное тело само собой срослось.

В этой исторической работе была какая-то громадная организующая сила. Очевидно, она явилась следствием того, что очень прочны были эти шаги, реалистичны, люди явились работать, а не угнетать другие национальности.

Каков был первый толчок? Некоторое время назад я захотел отдать себе отчет, откуда взялся на свете современный европейский расизм, кто его породил. И очень быстро мои поиски завершились. Я столкнулся с графом де Габино. Он был французским послом в Персии, после этого появилось в печати его рассуждение о неравенстве рас. Он установил, что является потомком ярла Оттара. Причем сам Артур де Габино вряд ли мог предположить, что это будет взято за политическую основу, когда он писал: норманны — высшая раса.

В самой Франции творчество графа де Габино было забыто, очевидно, влияние этого творчества было небольшое.