Златая цепь времен

Писанье — дело обманное: сам пишущий не умеет отличить, когда он действительно воплощает свои «мысленные виденья» в слова и когда он просто наборщик слов. (Это не о ремесленниках, конечно.) Вдобавок, каждое воплощение в слово ниже самой мысли — видения. Некоторые из пишущих признаются, что им бывает легче писать под музыку. Но написанное ими не есть изображение музыки даже в отдаленнейшей сублимации.

Вообще же, ни в чем так не сказывается сила национального барьера, как в музыке.

Конечно, мысль (не слово, мысль и слово вещи разные) и звук, и цвет, и запах — вообще все связано. И логически Ваша затея интересна (о синтетическом чувствовании): нужно пробовать. Но Вы идете извне, так сказать, от техники к науке. Вам придется вскрыть куклу, чтобы увидеть, почему она пищит. Однако на Вашей стороне есть случайности, именно они Ваши союзники. Только они. Так как техническими методами не пройдешь в нетехническую среду.

Из Ваших пяти вопросов могу честно ответить только на часть пятого. («Возникают ли у Вас синестезии звуко-осязательные, цвето-обонятельные и др.?»)

Очень давно, в очень большом цветнике, тихими вечерами — симфония запахов. Цветы политы перед сумерками, пахнут сильно, слоями. Внизу, как басы, левкои. А надо всем — высочайшая нота чайной розы: скрипка или высокое сопрано.

Кстати, у де Сент-Экзюпери, в его «Записных книжках», есть место: «Примитивный человек, отделивший понятие «красный» от понятия «холод», произвел чистую творческую операцию, аналогичную ньютоновской и эйнштейновской. Он упростил внешний мир, закладывая данное удвоение, которое в действительности факт лишь с данной точки зрения. Оно — реальность, после того, как однажды было создано (удвоение)».

Тут есть над чем подумать.

1962

*

Уважаемый Яков Иванович! Благодарю Вас за письмо. Мне очень приятен Ваш добрый отзыв о «Руси изначальной», интересно было узнать и о том, что книга быстро разошлась. Правильнее было бы сказать не «интересно», а важно.

Одной из трудностей издания моей рукописи было искреннее сомнение редакторов в том, что книга — «слишком сложна», слишком перегружена — есть такое выражение. Мне самому, конечно, не так легко быть судьей. Надо думать, что люди пишут по-разному, иные умеют — и это отличное качество — писать, как бы точно адресуясь к определенному читателю. Другие, не задумываясь, рассказывают так, как умеют. К последним принадлежу и я. Я считаю, что надобно быть таким, каков ты есть, — таков опыт моей жизни. Как видите, нет здесь ничего оригинального, как ничего оригинального нет в моей биографии.

Знаете ли, дорогой Яков Иванович, есть даже нечто утешительное в вездесущии Ивановых. Оно ведь у нас есть целые деревни Ивановых. Без Ивановых не обходится ни один заводской цех, ни одна стройка, ни один… словом, — Ивановы повсюду. А знаете ли, что исторически русский человек никогда особо не задумывался над своей родовой кличкой? Шла она либо от прозвища, либо по пословице «по отцу и сыну честь». Вы встречали других Ивановых, так как в Скопине мне бывать не приходилось.

Конечно, мне было бы приятно, если бы Украина перевела мою книгу. Но это вне моих возможностей, тем более что я ленив и обращаться куда-либо и как-то хлопотать никак не могу себя принудить.

Вы спрашиваете, какие книги я еще написал. Лет десять тому назад вышла моя первая книжка «Энергия подвластна нам». Пишу Вам об этом, так сказать, по секрету, ибо она мне теперь не нравится, и, к счастью, ее сейчас не найти, давно истрепалась по листикам. Потом — «По следу», тоже нечто мною ныне неценимое. Обе эти книжки писались очень легко, и тогда мне было необычайно интересно, что каким-то образом получается какое-то действие, какая-то интрига. Дело в том, что никакого плана я не имел и узнавал сам, что будет дальше, по мере писания. Третьей книгой было «Возвращение Ибадуллы». Ее я сам считаю получше, чем две первые. Затем я написал исторический роман-хронику «Повести древних лет». Эту четвертую книгу я считаю своей основной. Я всегда любил историю, и не только одну русскую, всегда был убежден, что нам, русским, нечего стыдиться нашего прошлого. В последнем меня особенно убеждало знакомство с историей других стран, ибо «все познается в сравнении». «Повести древних лет» вышли в 1955 году. Еще до выхода их в свет я написал по следственным материалам роман «Желтый металл», который был выпущен в конце 1956 года. До выхода этой пятой книги я принялся за «Русь изначальную».

«Желтый металл» всячески бранила наша критика. Сам я считаю, что бранили не за то, за что можно было бы. Дело в том, что в «Металле» есть излишняя жесткость и жестокость: следствие того, что он слишком документален, слишком точен, слишком близок к фактам. Мне следовало бы глубже заглянуть в души людей, я же в отношении некоторых «героев» шел рядом со следователем и прокурором. Вот видите какой парадокс получается: чрезмерная точность оказывается неточностью.