Читаем Златая цепь времен полностью

Каким же советом в меру моих скромных сил могу я помочь М. Ю.? Попробую.

Уж если М. Ю. действительно не может не писать, пусть пишет (это не мои слова). Думаю, в самой литературной работе кроется на какой-то срок ощутимая награда. Авторское горение может принадлежать, кажется, к наиболее ценной части вознаграждения за труд.

Есть две редакции повести М. Ю. Они, по существу, равноценны, движения вперед я не вижу. Думается, хватит этого. Заколдованное место. Пускался по нему с одной и той же позиции гоголевский дед не однажды — не вытанцовывалось. Символична или нет сказка Гоголя, судить не стоит. Но писание третьего варианта заставит М. Ю. вольно-невольно, а повторять одно и то же. Лучше начать наново. Если же опять о старом, то забыв все, что сказано ранее.

Но о чем бы ни писать — травить, бить штампы, гнать их. Как, каким способом? Думаю, писать как можно проще. Для этого влезать по очереди в каждого героя, тогда получится глубокая, волнующая, убедительная простота. Так это сложность? — спросят меня. Пожалуй. Не гонясь за парадоксами, поясню примером, будет легче высказаться.

Вот в чем дело. Думаю, по опыту чтения многих пьес, что драматург не случайно расставляет фигуры, особенно «ведущие». Состав трупп стандартный, драматургу известны могут быть и фамилии будущих исполнителей. Главные роли — от двух до четырех, настоящие актеры. Далее, фон, «выходные» без слов или с двумя словами: «Карета подана, кушать подано…» Как в купринском рассказе: «Он идет…» Такие роли доверяют кому угодно. Недавно в одной современной пьесе видал в такой выходной или проходной роли пожарного. И право же, он не украл те рубли, которые ему выписали дополнительно к основной ставке.

В нашем Художественном театре, нарушив мировую традицию, хотели и для подобных ролей дать «настоящих» актеров. В других — по-иному. Не знаю, как сейчас, а еще совсем недавно первоклассные итальянские оперные труппы порхали по всему свету на треугольнике: тенор, сопрано, бас. Остальные — безголосая «чернь» — прятались в грохоте оркестров. Это называется — ансамбль.

Писатель лишен права на такой коммерческий прием, хотя не все с таким заявлением согласятся. Нет, как бы ни было мало по отношению к сюжету то или иное лицо, нужно вжиться в него, «побыть им», без зазнайства признать всеобщее право на равенство в художественном произведении. Ростан говорит: «…смерть насекомого уже полна трагедий». При всем пренебрежении окружающих ко мне, я, насекомое, для себя несу такой же большой и ценный мир, как… как что угодно великое! И моя, а не ваша и не его жизнь есть ось, на которой вращается мой мир!..

Итак, только авторское воплощение в каждое действующее лицо дает шансы добиться правдоподобия, индивидуализировать каждого героя. Но тогда каждый — тот же автор? Да, как все люди, автор снабжен обыкновенным человеческим свойством, чрезвычайной, космической широтой. Надо суметь развернуться.

И Демон, и Тамара, и Мцыри, и Петр, и Мазепа, и Мария, и Кочубей, и княжна Мери, и Ленский, Онегин, Татьяна — суть всего два человека. А каждый читатель, включаясь в чтение, становится, хочет не хочет, тоже Демон — Тамара — Мцыри — Петр — Мазепа. Не будь так, и не было бы ни литературы, ни читателей.

Думается мне, что проклятый штамп, лишающий язык писателя силы, сюжет — движения, героев — вероятности, может загубить произведение, воспользовавшись схемой заранее навязываемых авторами характеров: Петров у меня будет такой-то, а Иванов — такой-то. А они, голубчики, топорщатся. Иванов, подобно Федьке у Ф. М. Достоевского, дурак лишь по средам и пятницам, а по вторникам и воскресеньям он умнее самого автора. Петров же среди предписанных ему добродетелей спрятал, как змею в розах, склонность к расхищению госимущества. Кто кого? Уж если Иванов с Петровым сомнут автора, книга будет жить. Победит автор — книга погибла: штамп, штамп, штамп.

Следовательно, писательство не от фотографии-списывания повелось, не планированием держится. Все люди широки, каждый человек — творец. Да не каждому удалось, не каждому дались развернуться, как раскатывают свернутый в трубку многометровый ковер.

Очень надеюсь, что М. Ю. не огорчится, на меня не обидится. Все советы и мысли изложены от души.

Забыл сказать: о писательстве очень хорошо говорит Паустовский, умный и красивый человек в нашей литературе, в «ЗОЛОТОЙ РОЗЕ».


*


…Но рассудим, кто судья художественности и кто арбитр в таких спорах? В ряде изделий человеческих рук качество может быть определено бесспорно, путем измерений. Но есть отрасли, где решает вкус. Лаборатории пищевых продуктов могут аналитически проверить составляющие части. Но решающее слово принадлежит дегустатору, который может ведь и забраковать совсем или одну партию того же химического состава разбить на первый и третий сорт. Видал я также, как два дегустатора спорят, не сходятся.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное