Златая цепь времен

Сегодня мы привыкли к абстрактному, мы все ходим в наших «нигде», даже не замечая того, и недаром И. Павлов говорил: «Условные рефлексы могут полностью заслонить видение реального мира».

Как вообразить себе человека, только еще вступающего пятьсот тысяч лет тому назад в бесконечные угодья абстрактного?

Сон дает видение и отдых. «Нигде» — наяву, и утомляет. Сон ничего не дарит. «Нигде» дает вещи. И делает ненасытным, и язык пытается выразить, невыразимое — внутреннее усилие, внутренний мир…

Итак, бывший зверь, опасливо крадущийся среди сильнейших, забирается в «нигде». Там он находит не только оружие и орудия для своих слабых рук. Может быть, все же он начинает с того, что запасается магическим маслом, которое преображает слабенький огонек его хрупкой жизни в вечное пламя.

Что сотворялось раньше — божество или бессмертие? Может быть, даже в этом не было общего правила — уж слишком различно население «нигде», сотворенное разными народами в одно и то же время. Зато бесспорно наше право считать «нигде» общим признаком всего человечества как вида. И можно утверждать, что с помощью практического применения абстракций путем материализации идей, человек, эволюционируя, пробивался к господствующему положению среди других живых существ.

Материализованные идеи зримо говорят о том, что способы оперировать в «нигде» и население «нигде» у разных народов и в разных местах оказывается чрезвычайно различными.

Никого не удивляет, что разные люди поступают по-разному в одинаковых обстоятельствах, и еще древние римляне говорили, что равные причины предвещают не равные следствия…

По населению «нигде» можно судить о чертах национального характера.

*

Минуя почти геологические периоды общения человека с «нигде», с их прорывами, порывами, крушеньями, тупиками, я обращаюсь к эпохе, когда эволюция отношений моего предка-славянина с «нигде» снабдила его многими орудиями и приспособлениями. Развитое абстрактное мышление, открыв ему красоту мира, успело создать и потребность в ней, в эстетические каноны. Он отдает много времени и сил делам совершенно бесполезным, то есть не имеющим никакого утилитарного значения, чисто человеческим. Я говорю не только о предметах искусства, которыми он украшает себя и свое жилище, или об украшении оружия, орудий. Я говорю о чистоте тела и жилища, как об элементах красоты. О подборе бревен для стены дома и о ровности самой стены, что не существенно для ее устойчивости, но «приятно глазу». О разрезе ворота рубахи и ровности подола, разметке окон, форме очага, словом, о неопределенно большом числе того, что делается лишь в эстетических целях, включительно до плетня, которым ограждают усадьбу по прямым линиям, ибо кривые неряшливы. Эстетика уже пронизала быт так глубоко, что и не замечается.

Славянская эстетика резко отличается, например, от китайской, мысль о чем нам привычна. Но отличаются и орудия своим весом и формой, хотя сопротивление почвы, дерева, камня одинаково везде. Существенная разница в форме и весе оружия.

…Славянские традиции уже прочны. Любой славянский изгнанник, ступая по земной тверди, уносит с собой вторую твердь, небесную. Так он ее называет, но это для него несовершенный словесный образ. Небо видимо, а его «небесная твердь» невидима, хотя и прочна, как земля-матушка. Там его, бессмертного, встретят свои, кто жил до него на земной тверди, и сам он будет там встречать идущих ему вослед в свои сроки… Он не знает пустоты смерти и вечных разлук, он, живой, уходит отсюда туда…

И у него есть боги, собственные, славянские боги отцов и дедов, которые понимают его речь, с которыми он общался обрядами, чьи образы он делал сам своими руками!

Верил ли он? Позднее для его потомков вера осложнилась своей тенью — сомненьем. Предок знал: боги везде, а небесная твердь наверху.

Предку, удаленному от меня шестьюдесятью, пятьюдесятью, сорока поколениями, была одна немалая забота — чтоб тело погребли по обряду, дабы душа не блуждала на пути к небесной тверди. Православные христиане, русские, веками тщательно заботились об обрядовом погребении усопших и о поминании их душ, для чего одаривали монастыри вкладами.

Поэтому-то Иван IV Грозный, колдун на троне, часто старался оставить без погребенья тела ненавистных ему людей, приказывая топить в реках, рубить на куски, просто бросать. И уничтожал «всеродне» — всеми семьями с детьми, чтоб души убитых, не «устроенные», то есть оставленные без поминания, уподобились в «мире ином» слепцам без поводыря и посоха. Но вернемся к древним славянам. Эти наши предки заселили, как уже упоминалось, свое «нигде» собственными богами. Отражая социальные уклады, выражая чьи-то интересы, изменяясь, славянские боги сохраняли человеческий образ и подобие. Славянин дал им собственную этику, чем сделал возможным общение с ними и взаимопонимание — вопреки всемогуществу богов.