Златая цепь времен

Сосны развиваются медленно. Это семечко начало жить тому назад года четыре, если не больше. Оно сотни раз отражало штурмы ледяной зимней воды, не отравилось солью. Безличной силе безличной стихии живое семя противопоставило себя как цельность, как личность.

Для меня виделось и еще нечто значительное. Я знал о безуспешной попытке разведения этой сосны. Спелые, посеянные по всем правилам семена не принимались в питомнике. Я нечаянно наткнулся на разгадку. Здешнее племя, отъединившись на мысу, пересоздало почву, пересоздало себя. Свои, теперь они могли жить только тут, на собственной земле, в которую они вложили нечто тонкое, неуловимое для химика — свою душу. Деревья не спешат, у них свое время и сроки. Продолжая древнюю традицию, они ведут наступление на галечную полосу, которую я, случайный, счел просто ничейной.

Древние, чтя рощу священной, своим внешним присутствием, дорогой, пашней, препятствовали соснам наступать в глубину мыса и отграничили рощу. Тех людей было немного, и они мешали деревьям невольно. На нетронутом месте сосны жили, умирали, возрождались свободно. Перекрестное оплодотворение внутри одного рода им не вредило, как людям. Их нерастраченную силу подтверждал найденный мной могучий потомок. Его одного было достаточно, чтоб отвергнуть мысль о вырождении.

Сегодня нас много, и чудо не в том, что одно сосновое семя сумело укрепиться и выжить на галечной полосе. Чудо нашего дня в том, что ничья бездельная рука до сих пор бездумно не убила его по случайному, праздному движенью.

Мы будем вытаптывать рощу, прорубим в ней дороги и зальем их асфальтом, построим дома, разрежем корни траншеями водопровода, канализации. Мы не стремимся к дурному. Мы, современное множество, не можем иначе. И у нас другие сроки, чем у деревьев.

ШАГ И ВРЕМЯ ПРИРОДЫ

Осенью этого года я охотился в Ваших краях[1]. Я искал лишь отдыха, но, живя средь людей, не закрывал глаз и ушей. В частности, в разное время и от разных людей выслушивал:

— Вы там все о птичках заботитесь, книжки пишете, по радио выступаете, учеников наставляете, а на деле что?

(Я не скрывал своей литераторской профессии, почему подобные выпады делались со злостью, с желанием уязвить.)

— Что же мы наделали? — отвечал я вопросом на вопрос.

— А то. Ваш Минсельхоз-то в этом году приказал весной выжигать озера.

Будучи давно знаком с Западной Сибирью, я знал, что крестьяне всегда считали камыш молокогонным кормом и умели им пользоваться. Однако за весенний поджог озера могли переломать руки-ноги, можно было попасть под суд.

А сейчас, весной, в апреле и мае, дико, варварски были выжжены озера в Варненском районе; в Тавдинском — Буташ; в Буринском — Мамынкуль и многие другие.

Я мог собрать лишь отрывочные сведения. На самом деле бедствие имело куда бо́льшие размеры.

Вернувшись в Москву, я взял в «Литгазете» корреспондентское поручение и начал поиски в Минсельхозе; хотел найти приказ и, для начала, поместить фельетон (он уже сложился в голове) о бюрократах-поджигателях. Мыслились и дальнейшие ходы.

Но — директивы не нашлось. В действительности было указание использовать камыш для силоса.

Советовался с товарищами-литераторами, болеющими душой за рыбу, лес, дичь, пишущими на такие темы. Разводят руками. Единственное утешение — говорят, будто бы близится решение о создании Комитета по охране естественных богатств страны.

Комитет комитетом, но ведь в районах Вашей области не дичь, глушь со щедринскими градоначальниками, коим и распоряжения-то посылать опасно. Не нужно знать грамоте, чтобы понимать, когда можно палить старый камыш, а когда нельзя.

Прошедшего не уловить, но не допустите, чтобы весной 1956 года повторилось преступное безобразие. Заблаговременно организуйте общественное мнение.

Мне рассказывали, что устроители весенних выжиганий озер напакостили и в смежных с Вашей областях, и в Казахстане. Возглавьте общественное движение. Ваше начинание подхватят.

Когда «Челябинский рабочий» выступит, я постараюсь в редакции «Известий», чтобы Ваша инициатива получила широкий резонанс.

*

На моих глазах кавалерия в гражданскую войну была еще решающей ударной силой[2]. В середине 30-х годов кадры нашей кавалерии удваивались — бригады (два полка) преображались в четырехполковые дивизии. Будущий маршал бронетанковых войск Федоренко так излагал принятую доктрину: «В первый период войны авиация сожжет нефтепромыслы, уничтожит железнодорожные узлы, поставка техники сократится до минимума, а овес и сено для коней мы всюду добудем…»

В те же тридцатые годы в Москве значительная часть грузов еще перемещалась гужевым транспортом.

До 1914 года в России было пятьдесят миллионов лошадей. После войны, в 1947 — 1948 годах, появилось постановление правительства о доведении конского поголовья к, не помню какому году, до восьми миллионов. А сейчас, в 1974 году, есть сколько-то тысяч голов, и лошадь стала игрушкой.