Златая цепь времен

…Интересно, что бегали те гимнасты по песку. Полагаю, что упражнения производились по двум дорожкам. Во-первых, по узенькой линии, смоченной водой, почти по самому урезу воды. Здесь твердо и бежать хорошо. Во-вторых, по сухому песку. Здесь труднее, но гимнасты древности мучили себя, дабы успешнее развивать силу и, главное, способность к длительным усилиям. Подкладка-то была у них практическая, военная, и рекордики на блеск были им не нужны. Длинный переход с грузом на спине, многочасовое плаванье и т. д. Подлинных атлетов нет на стадионах. Мне доводилось в Горьком видеть, как десятка три крестьянок бегут с вокзала на базар. На коромысле пара широких корзин с овощами всего пуда четыре, и пружинят коромысла в такт этакой рыси. Дистанция километра полтора. Или — мелкой ста́тью колхозница прет на себе мешок картошки больше собственного веса. Сам я в шестнадцать лет, будучи грузчиком на кирпичном заводе, катал восемь часов тачки, правда, по стальным доскам. Восемьдесят штук сырца или сотня жженого: триста кило. Правда, тачка такова была, что лишь при подъеме за ручки выжимаешь пудов пять. А далее на руках лежит не более пуда, зато не зевай, не дай перевесить. Сейчас бы меня заставили, сразу б ноги протянул.

Кстати, еще одно. До нас дошли лишь те события, с которыми в свое время столкнулся талант — писатель, историк. Прочее не выжило, ибо бесталанную ложь невозможно запомнить и скучно переписывать. Таланты же редки, поэтому очень многим, важнейшим даже событиям не повезло. Необходима реконструкция. Ей препятствует наше убеждение в своем превосходстве.

Желаю успеха в реконструкции древней береговой черты. Дерзайте!

15.XI.1964

*

Многоуважаемый Николай Николаевич[43], благодарю Вас за милое письмо. Я никакой не метр, я не более чем один из ста семидесяти сантиметров, до которых едва не дотягиваю.

Просьбой редактора я был смущен и сделал то, что был должен: поддержал. Что называется, не с чего, так с бубен. Ибо другой какой-либо настоящий, веский рецензент такую задачу выполнил бы еще успешнее, своим именем только, так как Ваш роман сам за себя говорит. А я не философ и не проповедник. И даже совсем не знаю этих мудрых терминов, коими столь блестит наша высокоумная, проницательная критика.

О, если бы мне ум критика и особо его жезл указующий…

Кое-какие мысли по поводу отдельных мест Вашей рукописи я позволил себе высказать единственно с позиции, так сказать, музыкальной. Не звучит. Диссонирует. Оно, конечно, иные композиторы строят на диссонансах. Но ведь это совсем иное, у композиторов-то. У них и контрапункт, и приемы. А с литературой, как я понимаю — мое понимание может быть и вздором, — куда потруднее. Обратная связь: чем больше приемов и контрапунктов, тем хуже, как мне кажется, звучит слово.

Вероятно же, что слово само по себе, собственною игрою своей, на каждом шагу тащит в сторону пишущего и я, ради красного словца, не пощажу ни матери, ни отца. Так ли, иначе ли, но все сказанное безо всякой двусмысленности прошу принять как извинение. Моему уху так показалось — не так звучит. Для Вас же это место — пустяк, игра слов. Посему я и решился на него указать.

Если будете в Москве, счастлив буду с Вами познакомиться. Я сижу в своей мурье затворником и такому гостю, как Вы, буду рад безмерно. И тема есть: что добро, а что зло?

17.XI.1964

*

Дорогой Анатолий Иванович[44], благодарю за внимание. Приглашение Ваше я использовал, вчера побывал на вернисаже Вашем. Интересно.

Я очень редко бываю в таких местах. Но, сначала, вот о чем. Порой получаешь письмо читателя: «…хотя я и не критик, — пишет он, — но хочу сказать…» и прочее.

Иные, конечно, оговариваются из скромности, но другие искренни. Как это они, не имея диплома, не будучи членами Союза писателей, смеют высказываться? Печальные умонастроения, не правда ли?

Но что же я увидел на выставке? Нет солнца. Не того «освещенья», которое достигается приемами, нет внутреннего солнца. Некоторые говорят и о книгах: есть солнце, есть небо. Или: темно, как под сводами. Словом, техника здесь ни при чем. Хотя, конечно, техника может и обмануть зрителя.

Еще — в общем-то, множество отличнейших рисунков. Я начал смотреть слева направо. У первого художника, кажется Р., есть телеграфный столб с проводами; сзади проглядывает месяц. Очень многие пейзажи именно таковы — мрачны, и не в технике здесь дело: таков глаз. Внутренний. Видят и рисуют ВЕЩИ. Внутри темно: солнца нет, есть некое небесное тело, которое служит для освещения, для образования хлорофилла.