Злато в крови (СИ)

По крутой лестнице без перил и площадок я не столько сошел, сколько сполз. И провалился даже не в сон, а в полное беспамятство.

Открыл глаза я, по всей видимости, ранним вечером и с трудом выбрался из кучи недвусмысленно гнилой соломы. Благо хоть в здешний земляной пол не зарылся. Мое зрение улавливало в неясном свете «продухов», который к тому же скрадывали прикреплённые понизу железные карманы, какие-то лари, тюки, четырехугольные корзины из прутьев с плетеными крышками, грубой работы амфоры, воткнутые в пол острием. Продуктовый склад, по-видимому, решил я, поднимаясь вверх. Это оказалось легче спуска, поэтому моя любознательность ожила и взыграла. Когда у самой входной двери, немного выше «кнопочки», обнаружилось нечто вроде трапа, прикрепленного к стене понизу и вверху уходящего в глухой каменный свод, я поднялся по нему тоже. Разумеется, я уперся вовсе не в потолок, а в тугой люк того же пошиба, что и парадная дверь. Заперт он не был, и я оказался в жилой части дома.

Здесь было даже уютно, невзирая на хлопья пыли по всем углам, занавес из паутины, скрадывающий решетку из прутьев толщиной в мое запястье, замурованных в оконные проемы одновременно с возведением донжона, и патину легкого светлого праха на всех предметах обихода. Дубовые стропила под сводами, дубовый паркет на полу, прикрытый дряхлым восьмиугольным ковром, почти бестелесные призраки стеганых одеял в узкой стенной нише, истлевшие кожаные подушки и валики. Из перекрестья потолочных балок струился тусклый хрустальный водопад — такие люстры, как я знал по опыту, способны до бесконечности множить свет одной-единственной свечи или лампады.

Я смотрел на это недолго: ловушек мы не любим. Отряхнулся от пыли и трухи, выскользнул наружу, на всякий случай изображая из себя одного из местных, и оказался в безлюдном переулке. Слышимая жизнь протекала здесь за глинобитными заборами с высокой калиткой, поверх которой шла арка, увитая глицинией или розами — деревенька посреди оживленной столицы. И — скажите на милость! Моя давешняя знакомая уже была тут, шла впереди меня, поминутно оборачиваясь. Мы встретились глазами: ее оказались вовсе не синевато-серыми, а буквально васильковыми. Я догнал ее, как мог неторопливо, чтобы не пугать лишний раз, — и пошел рядом.

— Хотел бы я знать, моя…

— Инэни, то есть «малая» госпожа. Если б я была девица — то «сэнна».

— …моя инэни, зачем, собственно говоря, вы затруднились меня выручать.

— А, чепуха. Просто безусловный спасательный рефлекс.

— И чего вы здесь дожидались. Благодарности или приключений на свою голову?

— Ни того, ни другого, потому что…Да, с кем имею честь? С господином…

— Римусом. Просто Римус.

— Просто Селина. Полностью — Селина Армор. Имечко, я думаю, ничем не беззаконней вашего. Кстати, даме следовало бы представиться первой, но замнем. Так вот, ждала я не благодарности — потому что, уважаемый Римус, солнышко особого вреда вам бы не причинило, а кое-что иное люди приняли бы за рутинный случай самовозгорания, описанного Диккенсом: бочка уксуса, парочка расхожих заклинаний — и порядок. И не приключений ждала — потому что я их не ищу, они сами меня находят во множестве.

— Так вы и в самом деле всё поняли.

— Ну…смотря что вы имеете в виду подо «всем».

— То, что я не человек.

— Кто б сомневался. Детализировать?

— Да, — сказал я резко.

— Вы из Тех, кто Охотится в Ночи. Цитата из Барбары Хэмбли, простите. Обладатель Темного Дара. Тот, кто Пьет Кровь.

— Довольно, — оборвал я. — Вы, как и прочие, не верите. Выламываетесь.

— Если бы я сказала, что вы, к примеру, иностранный агент, ваша реакция была бы иной?

Наши руки сомкнулись — со стороны почти дружески, но я держал ее пальцы так цепко, что едва не сломал. Но только едва: сила в них обнаружилась не дамская.

— Камень и лед. Слишком большая для меня роскошь — отрицать очевидное, — сказала она своим необычайным голосом. — Поймите: на меня в моем разнообразном бытии свалилось и грозит свалиться столько всяких прелестей, что быть опустошенной элегантным древним вампиром — это, считайте, мирный конец, овеянный романтическим флером.

Я отнял руку. Улыбнулся и получил в ответ улыбку и дыхание на своем лице. Запах мяты, полыни и весенних почек, слитый с ароматами кожи и крови; последний еле пробивался наружу. И еще один тяжелый аромат, гораздо более меня потревоживший. Пойдя вслед за ним, я увидел как бы миниатюрного паучка, который сидел на верхушке левого легкого. Но видение тут же исчезло, я решил было, что мне примерещилось.

— Бывший туберкулез, а до того была рана. Залеченная, — объяснила Селина. — Проза гражданской войны. Шрамы остались, что поделать.

— Рубцы я, кажется, могу убрать, — предложил я,

— Спасибо, не надо затрудняться, — ответила она до крайности вежливо. — Уж очень я солнышко люблю.

— Нет, вы не так поняли. Это гораздо проще и для вас безопасно.

— Всё равно. Это как знак. Чести или доблести, может быть. Алый знак доблести, как говорится.

— Или безрассудства.

— Или, к примеру, судьбы.