Злато в крови

— То кольцо, — произнес он дрогнувшим голосом. — Всё, что не ушло с ней наверх. Я не смогу его взять, а не возьмем — пропадет, наверное. Их вроде как плющат после того, как хозяин откажется… не знаю. Бери, что ли, себе, Римус. У меня лиса халцедоновая остается на память.

Но прежде чем Римус сказал «да» или «нет», я протянул свою руку.

— Это мое. Кардинена сказала мне, что только то, что растет, цветок это или побег, может вырваться из тюрьмы своего тела. Однажды я пробовал стать таким же художником, как ты, Мастер, — виртуозно копировать чужие картины и приемы, если уж не могу творить нерукотворное. Только мы оба были неправы. Мне стоит попытаться изобразить вещи, которые лишь становятся собой. Текучие, как вода. Изменчивые, как этот самоцвет.

— Но что тогда останется самому Создателю Ласки? — спросил меня Грегор.

Римус ответил за себя и меня:

— То же, что и всем нам троим. Возможность умереть человеком.

Потом мы шли по каким-то коридорам, заходили в кабины лифтов, почти не замечая здешних диковин. Из глаз Грегора текли кровавые слезы, Римус подал ему свой платок в стиле Ришелье:

— Приведи себя в порядок. Люди кругом, а мы неизвестно еще как и когда выйдем по тем пропускам в ее отсутствие.

— Нет, знаете, что она сотворила — и последние свои десять лет отдала. А Темный Дар приняла специально, чтобы побольше отбросить от себя… при последнем расчете, — говорил Грегор через кружево. Мыслить направленно у него не хватало сил.

— Селина докрутила свой номер, как она сказала мне однажды, — задумчиво итожил Римус. — Надо же! Мы все слышали от нее, что ей приходится быть верной своему клану, обществу, большой семье… и не догадывались о том, что же ими в конце концов было.

Я молчал. Только в голове у меня упорно вертелась самая, пожалуй, нахальная из песенок, что исполнялись под трезвон Селининой гитары: «Двустишия монаха неопределенной ориентации».

С дырявым зонтиком в руках брожу я целый день,
Воруя солнце в облаках, в лесу воруя тень.
Поймаю звездочку одну, а вместе с ней луну —
С лампадкою и ночником сойду тогда ко сну.

Припев:

С монетой напряженка, с работой полный швах —
Но я в поре, но я в игре — кайфовый я монах!
У хрюшек жемчуг я словчил, алмаз сыскал в золе —
Как много див мне суждено на бренной сей земле!
У ниндзи ловкость приобрел, у самурая — честь:
Как много, брат, прикольных штук на белом свете есть!

Припев

Шустрю я тут, шустрю я там, краду улыбки дам,
За гонор кавалеров их полушки не отдам!
Но коль признать, любая блядь годна мне для пути:
Иной желал бы всё отдать, я — всё приобрести.

Припев

Из песен ноты я тяну, из книг тащу слова —
Мир не становится бедней с такого воровства!
Пусть под конец моих часов простятся мне грехи,
Что я у Бога Самого заимствовал стихи.

Припев

Перебирался за ништяк сквозь уйму переправ,
Гнилых подошв не замочив, тряпья не затрепав;
Мне от не знай каких щедрот вся в лен дана земля —
Я генерал степных широт, полковник ковыля.

Припев

Желая дольный мир объять, я расточился в прах —
Башка в пыли, душа в огне, а сердце — в небесах.
Теперь уж, верно, никуда не станется брести:
Ты сам свой дом, ты сам свой кров, ты — все твои пути…
…Все Его Пути.

Говорит Грегор

Мы двое, держась за руки, спустились с гор. Сколько времени прошло с тех пор, когда я в последний раз посещал эти места, — горам было безразлично. Может быть, десятилетия, возможно — сотни лет. Здесь спешить не принято. Упадают иглы с ливанских кедров и сибирских голубых елей, сеется листва с русских белоствольных берез, посаженных переселенцами, горные ручьи разливаются озерами или промывают себе лазейку в гати, снег валом катится со склона или пуховой пеленой укутывает его — это лишь краткие мгновения здешнего бытия, оттенки главных его красок.