Златоград

Поздоровавшись с кузнецом, поэт спросил, готов ли его заказ? Богдан (кожаный фартук на голом торсе) молча поднялся с грязного табурета. Лицо кузнеца имело при этом зверское выражение. Казалось, что он сейчас закричит и грубыми тычками выставит вон непрошенных гостей. Но все знали, что на самом деле это он так улыбался. Что-то у него с мимикой не в порядке было. Богдан резко завалился на сторону так, что стоявший рядом Вадим с трудом подавил в себе спонтанный рефлекс — поддержать его. Но жрец огня и металла сам выровнялся столь же неожиданно, впрочем, тут же завалился опять — и заковылял эдак в темный угол кузни, голова моталась вроде маятника. «Настоящий Гефест», — подумал Степан, нескромно глядя на кривую ногу кузнеца.

Стрелы представляли собой металлические прутки тридцати сантиметров длиною, заостренные с одного конца, с другого — имелось оперенье: округленные стабилизаторы из тонкого стального листа. Стрелы были изготовлены настолько аккуратно и хороши были на вид, что наверняка имели отличные боевые качества. Степан проверил стрелу на центровку — положил её поперек на вытянутый указательный палец. Передний конец перетягивал. Значит, стрела полетит прямо, не будет кувыркаться.

Степан выразил искреннее восхищение этому произведению кузнечного искусства. Богдан криво усмехнулся, дескать, побереги эмоции и взгляни-ка вот на это. Кузнец вручил оторопевшему поэту круторогий арбалет. Облегченный стальной каркас, такого же стиля металлический приклад, который складывался, наподобие оружия для десантников. Степан подергал туго натянутую тетиву. Стальная струна откликнулась задорной мелодией смерти.

— Классная вещь! — сказал Вадим, беря арбалет из рук Степана. — Внимательно оглядел смертельную машинку, быстро нашел и испробовал рычаг взвода.

Наложив стрелу, Вадим поднял арбалет и нацелил его в центральный столб, поддерживавший крышу кузни. Между бревном колонны и арбалетом оказался подмастерье. Вадим нажал крючок спуска, подмастерье упал на пол, спружинив руками, стрела со свистом вонзилась в закопченное дерево.

Степан хотел было отвесить затрещину своему кенту, но, видя, что все довольны и веселы, передумал. Вадим был доволен, что попал в цель; подмастерье был рад похвастаться своей реакцией; кузнец преисполнился гордостью своими золотыми руками.

Богдан был столь любезен, что помог Степану приладить ремень, который с помощью хитроумных карабинчиков крепился к арбалету снизу. Таким образом, оружие удобно было носить на плече.

Но и это еще не всё. Сверкая лисьим глазом, подмастерье вручил Степану колчан в виде плоской коробки. Колчан подвешивался на поясной ремень, чтобы стрелы были всегда под рукой. Этих посланцев смерти было тринадцать штук — как раз чертова дюжина. Степан сунул стрелки в коробку, закрыл крышечку и зафиксировал её с помощью удобной застежки.

Когда они, уставшие от любезности и нагруженные приятной тяжестью оружия, наконец, покинули кузню, Вадим поинтересовался у напарника:

— За какие такие заслуги этот черт тебе такие подарочки сделал?

— А я в честь его оду сочинил… — ответил Степан.

— Что ты сочинил?

— Оду. Ну стихи, короче… Вот, сочинил, значит, оду, где сравнил Богдана с Гефестом. Ему это чрезвычайно польстило…

— А кто такой Гефест?

— Ну и темный же ты человек, Володька.

— Я - Вадим.

— Ну да. Так вот, если ты Вадим, то работай над новым имиджем. Возвышайся.

— Возвышаюсь, — проворчал кореш. — Только мне странно: такой классный арсенал за какой-то стишок… Извини, конечно, но…

— За стишок, говоришь? Стих, даже кроткий, — это творчество. А творчество должно высоко оплачиваться. Вот тебе примеры из истории. Во Франции некий поэт Колёте за несколько льстивых стихов получил от кардинала Ришелье 600 франков. Тот же Ришелье только за одну оду заплатил поэту Барле 5000 франков. За один-единственный сонет Мере получил от Анны Австрийской 1000 дукатов. Лафонтен посвятил своего «Адониса» сказочно богатому министру финансов Фуке. Этот Крез распорядился оплатить все бытовые расходы поэта до конца жизни и сверх того назначил пожизненную ренту 1000 франков в год. Вот, что значит, ценить искусство.

— Подхалимаж, — призрительно отрезал кореш.

— Не спорю. Но иногда можно покривить душой… ради пользы дела.

— Чему вы меня учите, шеф? Ай-яй-яй!

— Да ладно, не будь чистоплюем. Всё должно быть в меру… сказал Джевахарнал Неру. Сказал и помер… Короче говоря, надо быть в меру хорошим и в меру плохим. Для равновесия. Но в меру!

— А кто такой Джавакарнал Меру?

— Иди собирай вещи в дорогу, а я пойду к начальству — поставлю их перед фактом. Если не отпустят…

— Тут никто никого не держит… — возразил кореш и зловеще добавил, — пока подлодка не пришла.

— Тогда поторопись.

— Я воль, майн фюрер!

— Но-но, ты это фюрерство брось…

— Слушаюсь, Учитель.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ