Златоград

Посетители недружно поддержали просьбу распорядительницы. У Степана от волнения опять пересохло горло, словно выпитое шампанское улетучилось из его организма вместе с пузырьками газа. Он сухо откашлялся, поправил галстук, поискал глазами и руками микрофон и, не найдя его, довольно громко сообщил присутствующим, что он, собственно, никогда раньше не выступал публично и посему заранее просит прощения у почтеннейших слушателей, ежели что не так… И задумался, что бы такое почитать, но ничего не мог вспомнить. В голове была совершеннейшая пустота, сравнимая с космическим вакуумом. «А вот это провал», — подумал Степан голосом Штирлица, чувствуя, как похолодели кончики пальцев.

— У нас сегодня зеленая неделя экологического месячника, — прошептала ему в ухо распорядительница, — так уж вы, пожалуйста, что-нибудь на грин-тему…

В голове у Степана словно зажглась лампочка и осветила вполне видимый текст. Он с облегчением вздохнул и сказал: — Я прочту из зеленого цикла…

Он сделал шаг вперед и, уставясь остекленевшим взглядом на дальнюю деревянную стойку с растениями, за которой обычно сиживал Коля-дурачок, начал на удивление ровным голосом:

   Над мягким асфальтом колышется зной,
   Оазис, прохладой меня успокой…<…>

Дочитав до конца, он умолк и отступил назад в незримую тень, зал разразился дежурными аплодисментами. Степан вернулся на исходную позицию и поклонился публике, поймав себя на том, что делает это почему-то по-японски. Он мельком взглянул на своих. Лира улыбалась. Амур держал большой палец кверху, как патриций, дарующий жизнь любимому гладиатору. Губы мальчика двигались с преувеличенным старанием. По артикуляции поэт понял, что от него ждут юмора.

— Апокалипсические стишки! — почти развязно объявил поэт Одинокий и, глядя в потолок и взвинчивая себя и публику гипнотическим взмахом кулака, врезал стих, стремясь подражать агитационной манере Маяковского:

   Брызжут дезодорантом подмышки!
   Волосы крепят лаком!
   Глупые крохотные мышки,
   Что любят жить со смаком!
   Одной лишь жить минутой,
   не думая порой,
   Что небо вдруг разверзнется
   озонною дырой!
   И вымрут мышки глупые
   и высохнет земля.
   И все споют прощальное:
   Траля, ля-ля, ля-ля!

Степан купался в шуме аплодисментов, болтая руками возле пола. Его не освистали, его приняли, это было приятно. «Нам сладок яд рукоплесканий. Сам Пушкин не чурался их, — подумал поэт, привычно трансформируя мысли в стихи. — Сор поднял с пола без исканий. Вот так рождается наш стих».

Поэту подарили цветы от лица общественности, от того же лица выразили благодарность и с почетным эскортом проводили к столику. Степан сразу же отдал цветы Лире. Потом хозяйским жестом подозвал официантку Нину, заказал рюмку коньяку и попросил счет.

Тут снова возникла распорядительница и вручила поэту конверт, сказав, что это — гонорар за выступление. От нашего (она подчеркнула) мецената. Степан стал отказываться, говоря, что он выступал на общественных, так сказать, началах и вообще…

— Вот чудак, — сказал Амур. — Бери. Ты же заработал. Никогда не отказывайся, когда дают. Дают — бери, а бьют — давай сдачи. Закон жизни. Сечешь?

— А кто меценат-то? — спросил поэт, принимая конверт из горячих рук распорядительницы.

«Роман Львович Киллеровский», — прошептала та и скользнула вбок, и Степан столкнулся взглядом с меценатом, сидевшим со своей свитой в самом начале большого зала. Род электрического разряда прошил бедное тело поэта, встретившего холодный немигающий взор убийцы. Меценат был суров, спокоен и загадочен, как все спонсоры. Рядом с ним сидела (не считая шестерок) дьявольски красивая девушка с золотистыми, как пучки света, волосами. Её красота была подобна вызову или удару кнутом. Облик Лиры стал меркнуть, как меркнет сияние луны при восходе солнца. Чтобы не допустить этого, Степан дал зарок себе, больше не смотреть в ту сторону.

Прежде чем положить конверт в карман, поэт откинул его незапечатанный клапан и, раздвинув двумя пальцами бумажные стенки, мельком заглянул внутрь. Чего греха таить, сердце его радостно екнуло, когда в конверте обнаружились примерно десятка два бело-зеленых купюр солидного достоинства. Да, братцы, это была валюта! «Вот он, мой первый валютный гонорар, — тепло подумал Степан Одинокий, — и, надеюсь, не последний».

Не чинясь, он показал свой сумасшедший заработок Лире, и та от всей души (было видно, что искренне) стиснула ему руку и пожелала творческих успехов. В ответ растроганный поэт горячо поцеловал протянутую дружескую руку.