Златоустый шут

— Ни у одной женщины не было более смелого и мужественного защитника, чем вы, — заверила она меня; на мой лоб упало несколько теплых капель, и мне не составило большого труда догадаться, из какого источника они изливались.

— Вы поступили мудро, прихватив меня с собой, — отозвался я. — Дуракам, как известно, везет, а сегодняшние события показали, что мне везет, как никому другому. Но, мадонна, — уже более серьезно добавил я, — не продолжить ли нам наше увлекательное путешествие? Я вижу, лошадей для него у нас теперь более чем достаточно.

Возле дороги, действительно, стояли наши мулы и с ними еще пара кляч — вероятно, у мадонны Паолы было время, чтобы поймать и привязать их.

— До Пезаро осталось, наверное, никак не меньше трех лиг, — предположил я, — но даже если мы не станем торопиться, то к утру, скорее всего, доберемся туда.

— Вы думаете, что сможете ехать верхом? — с надеждой в голосе спросила она.

— Сейчас проверим, — ответил я и сделал движение, собираясь встать, но она удержала меня.

— Позвольте мне сперва обработать ваши раны, хотя бы ту, что у вас на голове, — озабоченно проговорила она. — Пока вы были без сознания, я постоянно прикладывала к ней холод.

С этими словами она набрала пригоршню чистого снега и осторожно удалила с моих волос запекшуюся кровь. Затем она сняла свой тонкий шелковый платок, пахнувший алтеем [Алтея — род многолетних травянистых растений семейства мальвовых. Один из самых распространенных видов — алтея лекарственная (Althaea officinalis), корень которой используется в медицине (как смягчающее и отхаркивающее средство) и ветеринарии], и обвязала мне голову. Закончив с этим, она занялась раной на моем плече и попыталась остановить еще сочившуюся кровь, которая пропитала левую сторону моего камзола. Но все, что ей удалось сделать, — это перевязать мое плечо длинным шарфом, пропустив его несколько раз у меня под мышкой.

Можно было считать, что первая помощь оказана; я попробовал подняться на ноги, но тут же почувствовал сильное головокружение и наверняка упал бы навзничь, если бы она не поддержала меня.

— Матерь Божья! — воскликнула она. — Вы слишком слабы для поездки! Нечего даже и пытаться сесть в седло.

— Ничего страшного, — промямлил я, постаравшись вложить в свои слова уверенность, которую на самом деле не испытывал. — Это всего лишь секундная слабость. Она сейчас пройдет.

Однако лишь через несколько минут я отважился выпрямиться и, собрав свою волю в кулак, попытался самостоятельно преодолеть те несколько ярдов, что отделяли нас от животных. Слегка пошатываясь, я подошел к ним, а мадонна Паола следовала за мной по пятам, пристально наблюдая за моими движениями, как мать — за первыми шагами своего первенца, и готовая, при необходимости, немедленно прийти на помощь.

Некоторое время мы обсуждали, как нам ехать дальше, и она, весьма благоразумно, посоветовала мне, пренебрегая быстротой ради удобства, остановить свой выбор на муле. Я согласился, но, прежде чем отправиться в путь, решил взглянуть на своих поверженных противников. Один из них, весельчак мессер Стефано, уже успел окоченеть, но двое других, судя по их ранам, имели шансы выжить, если только мороз не довершит начатое мною прежде, чем какой-нибудь добрый самаритянин успеет им помочь.

Прочитав краткие молитвы за упокоение души усопшего, я перевязал раны оставшихся в живых, чтобы они не истекли кровью. Видит Бог, я не держал на них зла; будь у меня достаточно сил и будь я не связан обязанностями по отношению к мадонне Паоле, не исключено, что я бы сам стал этим добрым самаритянином. Но, в конце концов, разве не они сами оказались причиной тому, что случилось с ними? Я ничуть не сомневался в том, что на нас напали не подгулявшие и соблазнившиеся чужим добром крестьяне, а профессиональные бандиты, которых в эту ночь настигло возмездие за все, содеянное ими раньше.

Я вернулся к мадонне Паоле, и она, несмотря на мои возражения, помогла мне вскарабкаться — трудно описать этот процесс иначе — в седло. Затем она проворно оседлала своего мула, и мы тронулись в путь. Теперь рядом со мной ехала совсем другая Паола, присмиревшая, как нашкодивший и пойманный за руку мальчишка, и, подобно кающемуся грешнику, не способная говорить ни о чем другом, кроме своих грехов. Ее попытки вымолить у меня прощение — словно я был не какой-то шут, изгнанный из Пезаро за чрезмерную дерзость, а равный ей по положению кавалер — странным образом подействовали на меня. И не удивительно, что, когда дело дошло до неизбежных расспросов, почему такой великодушный, мужественный и находчивый человек, как я, избрал своей профессией столь постыдное занятие, я без утайки рассказал ей всю тщательно скрываемую от чужих ушей историю моего падения.