Златовласка (сборник)

— Не могу, — оборвала она меня и, вцепившись обеими руками в подлокотники кресла, попыталась подняться. Тут на глаза ей попался шприц, валявшийся на полу, опустившись на колени, она подобрала его и заботливо положила на стол рядом с ложкой, а затем вышла из комнаты. Телефон зазвонил снова, когда она проходила мимо кухни, но, лениво заглянув в открытую дверь кухни, женщина направилась по коридору мимо, очевидно, туда, где находилась спальня. Телефон настойчиво звонил. Я пошел за ней по коридору и остановился в дверях спальни. Она, не зажигая света, сидела на краю кровати, стаскивая с ног домашние туфли. Сбросив одну на пол, принялась за другую. Телефон продолжал звонить.

— Не хотите поднять трубку? — спросил я.

— Да этому конца нет, — ответила она. — Отправляйтесь-ка домой, мистер, мне надо поспать.

— Одну только минутку, — попросил я. — Пожалуйста, попытайтесь вспомнить…

— Ничего не получится.

Телефон все еще звонил.

— Миссис Дэвис, говорили вы Джорджу Харперу, что ваш муж приписан к артиллерийскому подразделению?

— Может быть.

— Постарайтесь вспомнить поточнее.

— Отправляйтесь домой, — пробормотала она.

Я не хотел, чтобы она снова впала в забытье. Дотянувшись до выключателя около двери, я зажег свет. Первое, что бросилось в глаза в режущем свете лампы, — громадная картина над кроватью.

Картина кисти Салли Оуэн.

Телефон вдруг умолк.

В доме опять воцарилась тишина.

Леона Дэвис лежала, растянувшись на кровати, и, щурясь от яркого света, прикрывала глаза рукой.

— Погасите свет, слышите? — попросила она.

Я уставился на картину. Картина написана маслом, выдержана целиком в черно-белой гамме, в такой же манере выполнены и другие работы Салли: та, что висела в ее спальне, и та, которую нашли в гараже Харпера. Но на этот раз, изменив своей манере, Салли, казалось, выразила самое сокровенное.

По Фрейду (как позднее объяснила моя дочь), на первой стадии тайные желания объекта психоанализа выражаются в символах. Однако, если их не удается воплотить в жизнь, желания эти приобретают все более яркую форму выражения, пока наконец вожделенный объект не будет воплощен почти с документальной точностью. Сюжеты картин Салли Оуэн, казалось, претерпевали определенные изменения: сначала неодушевленные предметы вроде шахматных фигур или солонки с перечницей, затем появились предметы одушевленные, дикие птицы и животные: пингвины, зебры, ворон и голубка, их сменили домашние животные: шотландские терьеры и далматские доги, и, наконец, героями ее картин сделались люди, как на том полотне, что нашли у Харпера.

Но если истинно то положение, что любое произведение художника является выражением неосознанных импульсов, тогда подсознание Салли Оуэн, пробудившись ото сна, стало диктовать ей сюжеты картин, от символических фигур Салли непреодолимо стремилась к документальной точности изображения. Картина, висевшая над кроватью Леоны Дэвис, не оставляла места для эротических фантазий.

На картине был нарисован громадных размеров черный penis.

И белая женщина, жадно ласкавшая его.

— Откуда у вас эта картина? — спросил я.

— Погасите свет.

— Это нарисовала Салли Оуэн, да?

— Приятель, если хотите поболтать, погасите этот проклятущий свет.

Приподнявшись внезапно на кровати, Леона дотянулась до стоявшей на ночном столике лампы. Янтарный свет озарил постель. Часы на ночном столике показывали 5.50. Я опаздывал на рейс Восточной авиакомпании. Выключил верхний свет.

— Это нарисовала Салли? — повторил свой вопрос.

— Из «давнишних», — подтвердила Леона, утвердительно кивнув.

— Как эта картина оказалась у вас?

— Отдала нам.

— Подарок?

Леона опять кивнула. 

— Она висит у нас еще со времен «орео» [54]. 

— Что?

— «Орео».

— Что это такое?

— Неважно, — пробормотала Леона.

— «Орео»? — повторил я.

Я вдруг вспомнил, как Китти Рейнольдс каждый раз спотыкалась на слоге «ор». Может, она хотела сказать «орео»?

Посмотрел на Леону.

— Расскажите мне об этом «орео», — попросил ее. 

— Нечего рассказывать. Нет больше никаких «орео». Оно больше не существует, приятель. 

— А что это было, когда существовало?

— Ничего. 

— Это название чего-то? 

— Послушайте, мне надо поспать, — сказала Леона.

— Что называется «орео»?  

— Нет времени заниматься таким дерьмом, — заявила Леона, расслабленно откинувшись на подушку. — Это такие сладости, приятель. Такие сладкие, что и представить нельзя. — С трудом подняв руку, Леона указала на картину над своей головой: — Это Ллойд. 

Я перевел взгляд на картину.

— И Мишель, — добавила она, кивнув, и улетела в страну грез вкушать эти необыкновенные сладости.

Глава 11